– Собственно, неплохое, потому что, с сегодняшней точки зрения, война была проиграна в 1942 году, после Сталинграда, но тогда Геббельс выступил на большом пропагандистском мероприятии и сказал, что мы хотим тотальной войны, да, и все закричали «ура». Это был конец, но в политической диктатуре никто не осмеливался выступить против «Хайль Гитлер». Тогда, в общей эйфории, было так, что Ваффен СС были признанными немцами частями, которые применяли в горящих точках, там, где вермахт не справлялся. У них была специальная, лучшая техника, лучшее вооружение. Я себя, как член Ваффен СС, дискриминированным не чувствовал, за исключением следующего случая. Когда мы, дивизия Ваффен СС «Гитлерюгенд», участвовали в наступлении в Арденнах, мы могли передвигаться только ночью, потому что американцы и англичане, со своими ябос и лайтнингами английскими, уничтожали все, что днем двигалось по дорогам. Мы двигались только ночью, мы въехали в Эйфель с нашими гусеничными транспортерами, в кузове которых были минометы, и ночевали там, в Эйфеле. Нас разместили по домам. Население Эйфеля – ультракатолическое. Мы были в крестьянских домах, в каждом доме было распятие и терновый венок. И они нам, солдатам, даже не дали воды. Была война, был 1944 год, они нас игнорировали. Это уже была оппозиция, восстание, это чувствовалось. Нас, 18-летних, ужаснуло то, что они с нами не хотят иметь ничего общего.
– Отношения СС и вермахта?
– Вермахт к Ваффен СС относился с завистью, как сегодня бедные к богатым. У Ваффен СС было все, лучшее оружие, самое современное оружие, у вермахта было устаревшее, поэтому они завидовали.
– Как вы восприняли известие о капитуляции?
– Об этом мы узнали в Познани. Я должен сказать, что это было для нас, немцев в нацистском смысле, непостижимо. Как такое вообще может быть, думали мы? Победоносная Германия лежит в руинах и капитулирует, бессильная и неспособная бороться. Все. Я приведу маленький пример, как нас подстрекали. У нас в народной школе в седьмом или в восьмом классе был классный руководитель, он был инструктор райкома партии [Politischer Amtsleiter], в СА еще была золотистая униформа, политических руководителей поэтому называли «золотые фазаны». Он ненавидел евреев и внушал это нам, невинным детям. У нацистов была антисемитская газета «Штурмовик», он эту антисемитскую газету приносил на уроки и читал нам, 12-летним, из нее статьи. Он воспитывал в нас ненависть к евреям. Каждое чтение он заканчивал следующими словами, я окончил народную школу в 1941 году, 70 лет прошло, но они до сих пор в меня впечатаны: не верь лисе в винограднике и не верь словам еврея. Каждый день он нам это говорил. Что мы, молодые люди, должны были думать?
– У вас в школе была молитва за Гитлера перед началом занятий?
– Нет, мы должны были петь песню. В школе были еще дисциплина и порядок, у нас были складывающиеся сиденья, скамейки на два или три человека. Когда учитель входил в класс, мы должны были встать, и звук от складывающихся сидений должен был быть как выстрел, «цак», и мы все стоим. Потом мы пели народную песню, потом садились, и начинался урок. В принципе нас сначала подстрекали, потом натравили, потом использовали в преступных целях и потом принесли в жертву. Я в 17 с половиной лет пошел в Имперское трудовое агентство, а в 24 года вернулся домой, это была моя юность. Ни одного дня отпуска, и ни одного дня за эти годы я не был дома.
– За что вы воевали? Каким был ваш персональный мотив?
– Когда мы стали солдатами, мы были последним резервом Гитлера, я 1926 года рождения, были еще 1927 года рождения, мы были последними. В Эйфеле, во время наступления в Арденнах, у нас еще был порыв, мы думали, что сейчас мы сбросим американцев в Канал. Но потом от воли к победе, даже у старых солдат, которые воевали с начала войны, ничего не осталось. Мы, в массе, плыли по течению без какой-либо цели. Мы знали, что это конец. От победоносного вермахта уже ничего не осталось. Когда мы капитулировали, я сказал: слава богу.
– Вы получили награды за войну?
– Нет. Я был слишком молодой. Я даже ефрейтором не был, я был простой солдат. Дядя моего отца был унтер-офицер, воевал в России с самого начала. Он получил Рыцарский крест за уничтожение 25 танков Т-34. Он приезжал в отпуск, сияющий, герой, но мой тесть сказал: «Зачем ему этот Рыцарский крест? Он получит железный крест на могилу». Так и получилось – погиб в России. Мне не нужны были награды, быть немножко трусом тоже может быть хорошо.
– В России есть стереотип о немецкой педантичности. Вам не мешало отношение русских к работе?
– Русские несколько равнодушны к качеству работы. Все равно как, главное, что оно работает. Немцы более целеустремленны. Но русские счастливее нас. Если у вас в голове цель и вы не можете этого добиться, вы в конечном итоге сходите с ума. В России, на тракторном заводе, мы до 1946, 1947 года работали с русскими женщинами, потом из армии начали возвращаться русские мужчины, и женщины с завода постепенно исчезли. Мы в литейном цеху лили алюминиевые блоки тракторных моторов. Крановщик, который грузил алюминиевые чушки в электропечь, был русский, Ваня его звали, ему, как и нам, было 18 лет, он хотел стать летчиком, он над нами все время подшучивал. Он говорил, что Гитлер капут, а нас пошлют в Сибирь на 25 лет. А мы ему говорили: «Ваня, ты шутишь». Мы с ним были в очень хороших отношениях.
Когда мы пришли в лагерь, у нас не было ложек. Один товарищ из Рудных гор вырезал деревянную ложку с голой женщиной вместо ручки, с грудью и всеми делами. Мы из этой деревянной ложки сделали форму и лили алюминиевые ложки с голой женщиной вместо ручки, потом их обрабатывали и полировали, они выглядели шикарно. Русские по этим ложкам сходили с ума, все хотели такие ложки. Мы их даже продавали. Но мы очень рисковали, потому что лили ложки из стратегического алюминия, а за воровство очень просто можно было получить 10 лет.
В лагере во Владимире у нас было настоящее кабаре, где ставили оперетты Легара. В столовой при этом сидело больше русских, чем военнопленных. Русские любили слушать, как мы поем, и много аплодировали. Мы были этим воодушевлены. У нас был оперный певец из Дрездена, на Рождество он нам пел «Когда солдат стоял на берегу Волги…» (Es steht ein Soldat am Wolgastrand, Hält Wache für sein Vaterland. (Франц Легар, оперетта «Царевич»), мы все плакали. Эту песню нельзя было исполнять в ГДР.
– Рождество в плену отмечали?
– Мы должны были работать, потому что русские отмечают Рождество не тогда, когда мы, а 6 января. Нам не нравилось, что в этот большой и привычный для нас христианский праздник мы должны работать. Надо сказать, что сначала было совсем плохо – выходной был раз в десять дней. Потом был один выходной каждую неделю. Сначала мы работали по 10 часов в день, потом только восемь. Все это постепенно нормализировалось, но нашу молодость у нас украли.
– За участие в войне пенсию доплачивают?
– Нет, абсолютно ничего. В ГДР не было пенсии даже для инвалидов войны, для тех, кто потерял руку или ногу.