Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала? Это была вторая, после того солдата, что дал мне хлеб и сало, человеческая встреча.
Была и еще одна встреча с Человеком. В 1945 году я по здоровью был в третьей рабочей группе и работал на кухне хлеборезом. А тут пришел приказ, чтобы третья рабочая группа прошла медицинскую комиссию. Я прошел комиссию, и меня определили в транспорт. Никто не знал, что это за транспорт и куда он идет, думали, что в какой-то новый лагерь. Мой начальник кухни, немец, тоже сталинградец, сказал, что он меня никуда не отпустит, пошел во врачебную комиссию и начал настаивать, чтобы меня оставили. Русский врач, женщина, на него наорала, сказала ему: «Пошел вон отсюда» – и я уехал на этом транспорте. Потом оказалось, что это транспорт домой. Если бы я тогда не уехал, то на кухне я бы подкормился и остался бы в плену еще несколько лет. Это была моя третья человеческая встреча. Эти три человеческие встречи я никогда не забуду, даже если проживу еще сто лет.
– В Орске кормили уже лучше?
– Нет. Снабжение всегда было плохим. Sup, жидкий, как вода, и kascha, жидкая, как sup. После супа миски можно было не мыть, такой он был жидкий. Мы получали 500 грамм мокрого, непропеченного хлеба. Весной 1945 года я находился в лагере на 1700 человек. В этом лагере кто-то был слесарем, кто-то работал в каменоломне, а я работал на кирпичном заводе у печи и был черный, как трубочист. Однажды нам стали делать прививку от столбняка. В вермахте прививки делали спереди, а в России – под лопатку. У врача было два шприца на 20 кубиков, которые он наполнял по очереди, и одна игла, которой он колол всех нас, а было нас – 1700 человек. Я был одним из трех, у кого укол воспалился. Такие вещи невозможно забыть!
– Какое было отношение к сталинградским пленным по сравнению с другими пленными?
– В Узбекистане были только сталинградцы. Потом появились другие пленные, и начиная с 1944 года все уже были перемешаны. Мы не делились на сталинградцев и прочих пленных, и русские тоже не делали различия. Конечно, те, кто пришел в 1944 году, не прошли через то дерьмо, которое пришлось пережить нам, понимаете? Я где-то читал, что из тех, кто попал в плен в 1942 и 1943 годах, выжило всего несколько процентов, а среди тех, кто попал в плен в 1944 и в 1945 годах, этот процент совсем другой – почти все выжили.
– Говорят, что почти все сталинградцы потом были в управлении лагерями?
– Наш немецкий начальник лагеря был сталинградцем. Но это не значит, что начальником не мог стать кто-то, попавший в плен позже. Наш начальник, его звали Фрид Фрайер, до того, как попал в плен, был обычным солдатом, ефрейтором, он немного болтал по-русски. Ни один русский не вел себя так ужасно, как он. Это был настоящий преступник. Его и сегодня ищут товарищи… Непонятно, вернулся ли он домой и что с ним стало. Надо сказать, что немецкие солдаты, которые стали руководителями лагерей, обращались с нами хуже, чем русские.
– Как долго вы были в плену?
– 23 августа 1945 года я был дома – первым, кто вернулся из России домой. Я весил 44 килограмма – у меня была дистрофия. Здесь, в Германии, мы стали преступниками. Во всех странах, в России, во Франции, солдаты – герои, и только мы, в Германии, – преступники. Когда мы были в России в 2006 году, русские ветераны нас обнимали. Они говорили: «Была война, мы воевали, а сегодня мы пьем вместе, и это хорошо!» А в Германии мы все еще преступники… В ГДР я не имел права написать свои воспоминания. Меня три раза на предприятии прорабатывали, просили подумать, что я рассказываю о плене. Говорили: «Вы не можете рассказывать такие вещи про Советский Союз, нашего друга».
– В плену вы получали какую-то информацию о положении на фронте?
– В Узбекистане нас хорошо информировали о том, как Красная Армия продвигается на запад. Нам говорили, что русские освободили такие-то и такие-то деревни. Мы считали, что это вранье, – столько деревень нет во всей Германии. Потом выяснилось, что все это было правда. В 1945 году в лагерь пришли новые пленные, которых взяли в плен возле Бреслау. Они все были уверены, что мы еще можем выиграть войну, потому что у Адольфа есть новое тайное оружие. Не получилось.
– Что вы знали об антифашистах и комитете «Свободная Германия»?
– Я этого не застал. Товарищи, которые оставались в плену, рассказывали, что позже появились Antifaschisty, которых присоединяли к бригадам, чтобы они подслушивали и докладывали. Потом, в ГДР, они получали высокие посты.
– Как вы восприняли известие о капитуляции Германии?
– Нам об этом объявили в лагере.
– У вас нет фотографий с войны?
– Все мои фотографии сгорели. Я на войне фотографировал, посылал пленки домой, там их проявляли. Они были у меня дома. Наша деревня была на нейтральной территории между американцами, русскими и ордами эсэсовцев, немцев. 19 апреля 1945 года у въезда в деревню были убиты два американца. Всю деревню, 26 домов, американцы сожгли вместе с жителями зажигательными снарядами. Дом сгорел, фотографии тоже сгорели, с войны у меня не осталось ни одной фотографии.
– Вы были суеверным и верили ли вы в Бога?
– Я не суеверный, но что-то есть, чего люди не знают. Я считаю, что были случаи, когда меня спас мой ангел-хранитель. В один из последних дней в Сталинграде я стоял возле угла дома у вокзала. Нас интенсивно обстреливали из минометов. Я сделал шаг за угол, и точно в этот момент, именно в том месте, где я стоял, взорвалась мина. Кто мне сказал, что я должен сделать шаг назад? За день до плена я стоял за стеной, и Т-34 выстрелил прямо в стену. Вы спрашивали, какое было самое лучшее русское оружие? Т-34 был самым лучшим. Меня завалило кирпичами, мои товарищи сказали, что они даже не стали меня откапывать – все было ясно. Я не знаю, сколько я пролежал без сознания, но в конце концов я оттуда выбрался. Я не получил ни царапины. Ни царапины! В вагоне из 100 человек 94 умерло, выжило шесть, и я был среди них. И из этих шестерых четверо умерли в плену, домой вернулось двое. Второй умер в 2001 году, он был из Тюрингии.
– Война– это самое важное событие в вашей жизни?
– Да, такое не каждый день случается. Когда меня призвали, мне еще не было 20 лет. Когда я вернулся домой, мне было 27 лет, я был больной и истощенный человек, я не мог накачать колесо велосипеда, такой я был слабый. Где моя молодость, лучшие годы моей жизни, с 18 до 27 лет?! Не бывает справедливых войн, каждая война – это преступление, каждая!
Интервью, перевод, обработка и комментарии – Владимир Кузнецов
– Меня зовут Вальфрид Эрнст. Родился я 13 марта 1927 года в Берлине-Шпандау.