– Их… их можно есть?
Розали хихикнула. Пытаясь приглушить смех, она чуть не всунула свои длинные пальцы себе в рот. К счастью, Мама Венера предотвратила это, выложив передо мной свернутую одежду, и пояснила, что за глажку я должна поблагодарить Розали.
С благодарностью я не замедлила. Розали вспыхнула и потупилась, словно я была соискателем, явившимся просить ее руки.
– Смена одежды не лишняя, так?
– Разумеется, – ответила я, – спасибо вам.
Одежда была моя собственная, извлеченная из несессера.
– Есть немного воды, она греется. Пока поешь, ладно? Потом умоешься.
Расположились мы так: я и Розали по обе стороны длинного стола, покрытого скорбной тканью, Мама Венера – во главе его. Крестообразно, подумалось мне.
Мама Венера велела Розали принести из кладовой хранившуюся там буханку хлеба. Розали бросилась исполнять поручение проворней охотничьей собаки.
Без Розали Мама Венера подтвердила то, что было мне уже известно:
– Куры, они все сказали, угу.
Я опустила глаза на чашку с голубыми яйцами. Притронулась к одному, ощутила тепло, источаемое гладкой скорлупой. Да, я проголодалась, но не была уверена, что смогу есть.
Мама Венера поднялась с места, приблизилась ко мне. При виде того, как тяжело и трудно ей это далось, на глазах у меня выступили слезы. От мягкого нажима ее рук на мои плечи я еще вчера постаралась бы уклониться, но теперь это прикосновение утешало. Сглотнув слезы, я спросила:
– Я уеду одна?
– Нет, – ответила она.
Тут Мама Венера вынула из чашки яйцо и принялась его тихонько катать по столешнице, надавливая исшрамленной ладонью. Скорлупа потрескалась. Мама Венера протянула мне яйцо – очистить. Занявшись этим, я задала еще один вопрос:
– А я… а я уеду с Селией?
– Да, с ней.
Пораженная, я едва чувствовала подступающие слезы, едва слышала колотившееся сердце.
Разрезала первое яйцо. Желток был самым обычным, цвета солнца, замечательно вкусный. Съела и второе яйцо. А третье, очистив, предложила Маме Венере. Кивая, она понесла его за колыхнувшуюся вуаль.
Розали вернулась с серебряным подносом, давно нуждавшимся в чистке. На нем лежали ломоть хлеба, глубокая ложка и чашка с дымившимся бульоном. Из Дункан-Лоджа она принесла клин сыра чеддер, «восхитительно выдержанный», – щедрый дар от родственников Макензи на севере. Я наелась досыта. Некондиционные по цвету яйца немного меня насторожили, но проскочили в желудок и они.
За едой, помня о наложенном на разговор запрете в присутствии Розали, я наблюдала за тем, как Мама Венера собирает яичные скорлупки. Она зажала в ладони известковые осколки и крупицы, а я думала, будет ли она по ним гадать так же, как гадала по костям и кругам с зернами? Я не без жалости вспомнила и об удушенной черной курице, которую только что постигла еще более жестокая судьба. Несомненно, это она варилась в бурлящем кипятке в котле (не скажу, чане) – кости и мясо отдельно; мясо предназначалось для фрикасе, а кости – для бочонка с жуками в подвале.
– Ты воздашь Господу должное сегодня, как тебе велит добрая миссис Макензи? – спросила Мама Венера у Розали.
– Да, Мама. Я, когда проснулась, встала на колени помолиться. За Геркулину, – не оборачиваясь ко мне, добавила она шепотом.
– У тебя большое сердце, детка.
– И я снова буду молиться, когда встречу мисс Джейн на службе.
– Сделай милость, – сказала Мама Венера. – Думаю, вреда от этого никому не будет.
Молчание нарушили только новые распоряжения, обращенные к Розали.
– Послушай-ка, Ро, – донеслось из-под вуали.
Розали напряглась, вся внимание. Глаза чуть не вылезли из орбит.
– Сегодня нам нужно продать арфу, вон ту, которая там. – Обрубком пальца Мама Венера показала на стену соседней музыкальной комнаты. Розали, проследив за пальцем, впилась взглядом в стену. – Тот человек, что торгует всякими штуками вроде пианино, на Кэри-стрит, как его звать?
– Это мистер Уикем? Не он ли купил у нас пианино – и не так давно? Ну да, конечно он! Я хорошо помню – было это позапрошлой зимой… мы еще попросили прийти Эдди, и он пришел, а с ним еще трое, трое мужчин – они вчетвером пианино и выволокли. – Повернувшись ко мне, Розали продолжала: – Им пришлось вытаскивать его через окно в гостиной. Пианино через окно? Ты, Геркулина, о таком хоть раз слыхивала? Причем ночью, именно ночью. Помнишь, Мама, как ты настояла, чтобы…
– Детка, – перебила ее Мама Венера, – разыщи тех самых грузчиков, что тогда выносили пианино. И скажи им, что теперь очередь за арфой и пусть поторопятся. Деньги наличными. Торговаться и препираться не собираюсь. И я знаю настоящую цену, слышишь?
– Да, Мама.
– И чтоб нынче же вечером или никогда. Как только часы пробьют шесть. Скажи им, что парадная дверь будет не заперта. Пусть войдут, положат деньги на стол, – она похлопала по столешнице, – и унесут арфу, поняла? Проще пареной репы.
– Да, Мама.
Розали стояла у двери, напрягшись, будто стрела, возложенная на тетиву.
– Постой, детка, – проговорила Мама Венера, – и выслушай. Подготовь все как надо, когда будешь на месте, для Уикема и для того, что будет после. Приходи и уходи, когда хочешь, но будь здесь и проследи за Уикемом и его олухами, чтоб ни иголки из дома не пропало. Будь здесь, когда часы пробьют восемь, слышишь?
Розали дернула за свои косички:
– Можно мне солгать, Мама?
– Один раз, детка, можно.
Девчушка закивала так усердно, что кончики ее косичек запрыгали. Стиснутые руки она прижала к сердцу.
– И Эдгар твой, Ро, тоже придет.
Розали вытаращила глаза. Рот у нее округлился, но все же она умудрилась промямлить:
– Но как же? Неужели вы?.. Эдди ведь никогда…
– Не волнуйся, – успокоила ее Мама Венера, – только ни слова самому мальчонке, поняла? А теперь иди и будь умницей.
– Да, Мама.
И Розали умчалась со всех ног.
Я напрасно ждала перезвона, за колокольчики на этот раз она не дернула. Слышно было только, как хлопнула дверь-ширма.
Я уяснила себе две вещи, а именно: Элайза Арнолд вновь явится в восемь, как и накануне, а Эдгар По носа не кажет в дом Ван Эйна, разве что… разве что не получит некоего сверхъестественного приказа. И мне ничего не оставалось, как только повторить вопрос Розали:
– Да, но неужели вы?..
– И ты не волнуйся, – услышала я в ответ. Тон был добродушный, совсем не сварливый. Мама даже рассмеялась и добавила: – Мальчонка строптивый, но все еще свою мамочку слушается, угу.