Папа: И еще есть неясность. При чем здесь вообще Халитов? Он такими делами не занимается.
Отец Леонид: Организатором кражи он быть не может. Он к нашему храму внимателен и щедр. Да и записка эта от «Ш.Х.» – не в его стиле.
Не зря он следователем когда-то хотел стать. По особо важным делам.
Участковый: И пульнуть этой запиской в окно здания милиции из рогатки – смешно! Не в его стиле. Мальчишество!
И тут они все разом повернулись к нам. И уставились. Как три крокодила на двух кроликов.
Папа(вполголоса): Дима ничего не знает, а Лешка ничего не скажет.
Участковый: Младшего надо изолировать. Пока он в беду не попал.
Папа: Я заберу его с собой.
Отец Леонид: Не делайте этого, Сергей Александрович. Мальчишка славный, мы его очень полюбили. И старший такой серьезный. Пельмени варить умеет. Мы за ними приглядим.
Папа (с усмешкой): Какая наивность, отец Леонид.
Батюшка смущенно кашлянул.
– Иди сюда, – строго сказал папа Алешке.
Но тут за окнами послышался женский щебет, и кто-то позвал матушку Ольгу. Она выглянула и обрадованно помахала рукой. В горницу впорхнули две веселые блондинки. Брюнетки в прошлом.
– Какая компания! – радостно возвестила Люсьена.
– Только нас здесь не хватало, – добавила по существу Люська. Она вообще была попроще. Мягко говоря.
Блондинки тут же уселись за стол. Оперативное совещание оказалось под угрозой. Но тетя Оля спасла положение. Блондинки пришли за консультацией – у них созрели огурцы, и они хотели посоветоваться с матушкой, как их солить по старинному монастырскому рецепту. Тетя Оля быстренько споила им по чашке чая (без пирогов, мы с Алешкой уже постарались) и пообещала в ближайшее время прийти к ним и помочь с засолкой.
Блондинки очень обрадовались и защебетали так, что даже веселых воробьев за окошком заглушили.
– Приходите прямо ко мне, – сказала Люсьена, – моя фазенда как раз напротив терема. Вы знаете, где писатель живет? Он очень любезный, даже один раз нам бутылку вина подарил. И еще обещал. Ждем вас.
И они выпорхнули. Как две воробьихи. Но не в окно, а в дверь.
– Алексей, – тут же сказал папа. – Ты проделал большую работу. И не знаю, чего от нее больше – вреда или пользы. Но с этого момента…
– Понял, понял! – Алешка поспешно поднял руки вверх. И добавил совершенно другим, совершенно спокойным голосом: – Я больше ничего делать не буду.
– Точно? Обещаешь? – И сколько в Лешкином голосе было спокойствия, столько же в папином голосе было сомнения. И поэтому он спросил: – А почему?
Алешка посмотрел на него, на участкового, на отца Леонида и небрежно сознался:
– Потому что больше ничего делать не надо. Я все уже сделал. – Он перевел свой хитрющий взгляд на батюшку: – И очень скоро вы получите чудотворный образ в собственные руки. А вы, дядюшка мент, получите в собственные руки тех, кто его украл.
Мне показалось, что за окном от этого заявления даже воробьи замерли. Обалдели, грубо говоря.
Лешка любит эффекты. Он подошел к окну, постоял, глядя задумчиво в сад, потом повернулся к нам: худенький силуэт на фоне летней зелени и солнечных лучей – и вполголоса добил присутствующих:
– Икону принесут сами похитители. И еще прощения будут просить. – Пауза. – Мы свободны?
Он кивнул мне, как полководец адъютанту, и печатным шагом вышел за дверь. Я – за ним. И только услышал за спиной насмешливый папин голос:
– Вот и поговори с ним…
Но в этом голосе была не только насмешка, а еще и скрытая, но явная гордость.
Теми, кто тылы обеспечивает, так не гордятся…
На улице Алешка, как говорится, снял с себя грим. И стал обычным пацаном. Немного озабоченным.
– Дим, я, конечно, им чуточку соврал. Я не все еще сделал. И ты мне поможешь, ладно?
Мне захотелось вытянуться перед ним в струнку и, отдав честь, рявкнуть на всю улицу:
– Рад стараться, ваше благородие!
Ну… я это внутренне сделал. А на лице изобразил предельное внимание.
– Сейчас идем к одному человеку, – сказал Алешка. – И сделаем из врага друга.
– ?
– Из соучастника – соратника, – постарался он объяснить, видя мое недоумение.
– А кто он, этот вражий друг?
– Поля, – коротко ответил Алешка.
– Заполошная? Полинка?
– Художник, с насморком.
Художника мы застали дома. Он топил печь и сжигал в ней свои черновые работы. В комнате было жарко и грустно. Рядом с печью лежали расколотые дощечки. Поля терпеливо подкладывал их в огонь.
– Улики сжигаете? – невинно спросил Алешка.
– Вы все знаете? – тон у художника был печальным и безразличным.
– Мы – дети Шерлока Холмса, – сказал Алешка.
– А точнее?
– Наш папа, полковник милиции. Он служит в Интерполе.
Художник закрыл печную дверцу и встал.
– Я же не знал, – сказал он в свое оправдание. – Марусин заказал мне две копии иконы Божией Матери. И обещал хорошо заплатить. Мои картины плохо продаются…
– Надо писать такие, – назидательно сказал Алешка, – которые продаются хорошо.
– Это не так просто, – вздохнул художник Поля. – Но я, правда, ничего плохого не думал. А когда узнал о краже, сразу же пошел к Марусину.
– И он вас выгнал?
– С помощью Жорика. И пригрозил, что я теперь – соучастник.
– А милиция на что? – продолжал «допрос» Алешка.
– Вот и я так думал. Так ему и сказал. А он мне в ответ: «Ничего не знаю! Вы мне продали три иконы. Две копии, а одна – подлинник, украденный из церкви. Кто ее украл? Кто с нее копии сделал? То-то!» И поставил точку в конце нашего разговора. Мол, Жорик, гони его в шею!
– Вот гад! – вырвалось у Алешки.
Художник Поля усердно закивал:
– Если бы я мог ему отомстить!
– Бог его накажет, – с уверенностью сказал Алешка. – Главное – это икону вернуть.
– А как? Я все сделаю! Что нужно?
Все это время, когда шло превращение соучастника в соратника, я хлопал глазами и рассматривал висящие на всех стенах картины – холсты и картонки. Некоторые мне нравились – там, где все было ясно и понятно. Вот поле под солнцем. Вот дуб с дуплом. Вот задумчивая морда коровы с прилипшей к губе соломинкой.
А некоторые рисунки состояли из одних только разноцветных пятен. Наляпанных одно на другое. Как мы узнали позже, именно эта мазня и покупалась. Странные у нас любители живописи…