– С чего ты взял?
– Элементарно, Ватсон. Такое на всех магазинных дверях пишут. «Вт.» – вторник. «Чт.» – четверг. А цифры – это время.
– А вот это что? – И я показал на надпись возле моста: – «4-й ст. Аленка».
– Аленка, Аленка, – Алешка призадумался. – Сколько их у нас в Москве, не считал? В нашем классе их целых две штуки. Что, две шпионки в одном классе сразу?
– Лех, у нас в школе их вообще десятка два. И в нашем доме – четыре штуки. Если еще бабку Алену присчитать.
– Да, – Алешка не заметил, как отреагировал глупейшей рекламой: – Да, до десяти раз больше. – И вдруг высказался: – Это все ерунда! Я все понял. Эта Аленка-шпионка будет стоять на мосту по вторникам и четвергам с восемнадцати до девятнадцати тридцати. С четырьмя стаканами в руках.
– Бред!
– Ничего не бред. Эти стаканы – 4 ст. – они у них как пароль. Потому что у нас этих Аленок до фига. Вдруг шпион не к той Аленке подойдет?
Логика, конечно, в его выводах есть. Но что-то в ней не вяжется. Трудно себе представить стоящую на мосту Аленку с четырьмя пустыми стаканами в руках. «Продаете, девочка? Почем стаканчик?»
– Лех, – сказал я. – Мы так не разберемся. Надо ехать в Малаховку, найти этот мост…
– Точно! Молодец! – перебил меня Алешка. – И взорвать его на фиг!
Я так ошалел, что совсем растерялся. И спросил его:
– А чем взорвать?
– Гранатой! У меня есть!
– Она пустая, – возразил я по инерции.
– Ну и что? Мы в нее спичечных головок напихаем. Знаешь, как рванет! Ни моста, ни стаканов.
– Ни Аленки?
Алешка нахмурился.
– Она, Дим, все-таки помогает шпионам. Вредит обороноспособности нашей страны.
– Мост взрывать не будем, – решил я. – Мы на него просто посмотрим.
– И на Аленку тоже. И гранату на всякий случай возьмем. Вдруг там этих шпионов – целый мост?
Надо ехать в Малаховку. На электричке. Раньше, иногда, мы ездили на электричке без билета. Если нас заставал контролер, Алешка делал плаксивое лицо и сердито жаловался:
– Вам бы только билеты… А если дети потерялись? Если наши дорогие родители отстали от поезда вместе с билетами, нам что теперь – пешком идти к нашей больной бабушке? Так прикажете?
Контролеры терялись и испуганно спрашивали:
– А что с вашей бабушкой?
– Хлюс, – обычно отвечал Алешка.
И этого было достаточно – такая необычная болезнь. Но, на самом деле, ни «хлюс», ни флюс нашей бабушке не грозил. Потому что она была зубной врач на пенсии. И от скуки сама себе лечила зубы.
Но это было раньше. А теперь понаставили этих турникетов… До электрички не доберешься.
Мы шли из школы, раздумывая, где бы раздобыть денег на дорогу. Сумма по нашим временам (и по нашим карманам) довольно приличная.
– Я бы банк ограбил, – сказал Алешка задумчиво. – Съездили бы в Малаховку, а сдачу от билетов я бы им вернул. Или это нечестно?
– Заманчиво, – сказал я. – Маме на новые туфли немножко взяли бы.
– Тебе велосипед нужен, – вспомнил Алешка.
– А папе новый портфель, – вспомнил я.
– Тогда уж, Дим, заодно и мотор для нашего самолета.
– И для твоей подводной лодки.
– Что-то много набирается, – вздохнул Алешка. – Нам столько не награбить.
Я начал перебирать возможные варианты. Мама денег не даст. Папа – тоже, у него их никогда нет. Сосед Полпалыч? Пенсионер. Пенсионеры – люди, как правило, добрые. И денежки у них водятся. Небольшие, но водятся. Раз в месяц, когда они получают свою пенсию. Потом они отдают ее за квартиру, и после этого просить у них в долг бесполезно – им нечего дать.
– Какое сегодня число? – спросил я Алешку.
– Четверг.
Он до сих пор числа с днями недели путает. И сами дни недели тоже.
– А вчера? – спросил я для проверки.
– Пятница.
Все понятно.
– Пошли к Полпалычу, – предложил я. – У него деньжат стрельнем.
Полпалыч – он вообще-то Павел Павлович. Ну, конечно, его все называли сначала сокращенно – Пал Палыч. Но он такой из себя не очень крупный. Мелкий, в общем-то. С нашего Алешку примерно. И его постепенно начали называть – Пол-Палыча. Так и закрепилось.
Но нам к Полпалычу идти не пришлось. Навстречу нам плавно двигалась Марина из седьмого «А» по прозвищу «Я вас умоляю!» Она очень хорошая девочка. Из очень обеспеченной семьи. У нее всегда есть деньги, и она не жадничает. И во всех случаях жизни обходится одной фразой. И все ее понимают. Она очень убедительно произносит: «Я вас умоляю». И придает этой фразе вполне понятный смысл интонацией, мимикой, жестом.
Учится она очень хорошо.
– Садись, Марина, отлично.
– Я вас умоляю, – пожимает она плечами, будто говорит: а разве могло быть иначе?
– Мариночка, почему ты опоздала к первому уроку?
– Я вас умоляю! – И все ясно: у нас вчера были гости и я очень поздно легла, проспала, простите, не повторится.
– Дура ты, Маринка!
– Я тебя умоляю! – значит: ты на себя посмотри, козел!
Для вас (вам это немного непривычно) я буду переводить ее слова на полноценный русский язык.
– Как жизнь, Маринка?
– Я тебя умоляю! – с улыбкой.
Это значит: все хорошо, я рада, что ты об этом спросил.
– Деньги есть?
– Я тебя умоляю? (Сколько надо?)
Маринка дала нам сто рублей. Алешка спросил:
– А когда отдать?
– Я тебя умоляю… (Когда разбогатеете.)
– Мы никогда не разбогатеем, – предупредил я.
– Я вас умоляю. (Всякое в жизни бывает.)
Хорошая девочка, я вас умоляю!
Мы забежали домой, быстренько перекусили, захватили шпионскую схему и поехали в Малаховку.
Как только поезд отошел от Москвы, в вагон вошла пестрая тетка-цыганка. За спиной у нее висел рюкзак, из которого торчала черноволосая головка с любопытными глазами, а за теткой шли еще двое – пацан такой веселый и девочка с сумкой. И они начали обходить всех пассажиров. Ну, как обычно. С сумкой.
Шустрый пацан поравнялся с нами. Добрая тетка, сидевшая напротив нас, растрогалась и дала ему апельсин. Цыганенок присвистнул, размахнулся и запустил апельсином в открытое окошко. Очень точно запустил. Как раз во встречный поезд.
– Они только валютой берут, – объяснил я оторопевшей тетке.