Я поползла к этой книге на четвереньках. Наверное, я походила на собаку, осторожно подкрадывающуюся к берегу пруда, когда она заметила там черепаху, но не уверена, что та не кусается. Медленно, очень медленно я приближалась к той книге, чтобы не спугнуть моего счастья и не остаться на бобах. Но неужели Себастьяна могла…

Подползая все ближе, я увидела, что пыль на верхних книгах этой высокой стопки — ни одну из них я, насколько помню, не читала — лежала ровным слоем. Но на этой тут и там виднелись отпечатки пальцев. Небольшие изящные пальцы. Неужели женские? Более того: слой пыли на переплетенной в голубую кожу монографии оказался самым тонким из всех. Стало быть, она пролежала здесь куда меньше времени, чем другие книги над нею. Это показалось мне очень странным. Неужели кто-то положил ее здесь, а затем нагромоздил сверху целую уйму книг, чтобы только ее корешок мог указать на нее тому, кто, возможно, увидит ее со стороны окна, да еще лежа на полу? Если так, то кто мог узнать имя этой Лабилль-Гиар? Только я.

Ах, как забилось мое сердце. Но я взволновалась еще больше, когда, чтобы добраться до заветной книжки, сбросила те, что лежали сверху. С таким грохотом я могла обрушить разве что Пизанскую башню. Я замерла. Слышал ли Бру этот шум? И еще: вдруг я ошиблась? Что, если…

Ну, так и есть, ошиблась. Я поняла это, увидев заглавие на обложке, а затем на фронтисписе: название оказалось совсем не тем, какого я ожидала. То был сборник извлечений из трактата Дельфинуса [130] «Secretus Maximus». [131] Но как это могло случиться? Я же явственно… Но когда я опять повернула книгу ребром, на корешке по-прежнему значилось: «Аделаида Лабилль-Гиар». Однако это имя вовсе не было, как я думала, вытеснено на коже. Оно было написано чем-то белым на куске лазурно-голубой ленты, прикрепленной сбоку к переплету. Еще более странно. Кто мог сделать такое, а главное, зачем?

Я могла подозревать лишь одного человека.

Медленно, очень медленно я открыла книгу и… не поверила собственным глазам.

Настоящие страницы книги оказались выстрижены из переплета. Вернее, в них было вырезано квадратное углубление, а в нем помещалась еще одна книга. Одна в другой. На обложке потайной книги, тоже переплетенной в небесно-голубой сафьян, стояла выпуклая буква С. — о, как я ласкала ее, ощупывая кончиками пальцев! — та самая большая С., украшенная изображением жабы, сидящей на нижнем изгибе… Себастьяна!

Неужели она успела побывать у Бру? Если да, то каким образом… О, бесчисленные вопросы роем кружили в моем мозгу, в то время как увесистая тетрадь трепетала в моих руках.

Затем я открыла ее, причем на послед ней записи — привычка, выработавшаяся после прочтения огромного количества «Книг теней», где описывалась жизнь сестер, чья судьба закончилась очень печально, — и прочитала следующее.

«О милая Аш, душечка, что я наделала!

Ежели, паче чаяния, ты все-таки найдешь эту книгу, любой ценою скрой ее от монаха. Не читай ее у него в доме, а забери с собой и скорей беги оттуда. Беги, дорогая! Беги!»

Ах, если б я последовала совету Себастьяны, если бы схватила книгу и побежала прочь! Но я не могла этого сделать. Бру не выпустил бы меня, ибо в этот самый миг он показался в дверях библиотеки. Голова его была запрокинута, ее прикрывал капюшон бурнуса, и лица нельзя было разглядеть, так что выражение его осталось для меня тайной.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Когда алхимик ожидает в награду за свои труды золота, молодости и бессмертия после того, как он потратил столько времени и денег, а в итоге превратился в старика, одетого в лохмотья, обладающего в изобилии одною лишь нищетой, и столь несчастного, что готов продать душу за три гроша, он пускается во все тяжкие.

Корнелиус Агриппа. Тщета науки

— Buenas tardes, [132] — проговорил Бру.

Меня трясло, и эта дрожь никак не унималась.

— Месье, — довольно нелепо отозвалась я, — вы испугали меня.

И замерла, прижав к сердцу дрожащие пальцы правой руки. Я чувствовала, как они барабанят по моим ребрам в такт сердечному ритму. В левой руке, опустив ее ниже пояса, я держала — точнее, прятала за спину — книгу Себастьяны. А если еще точнее, пыталась спрятать большой фолиант, в котором она скрывалась.

— Что ты читаешь? — спросил алхимик.

Он видел? Знал? Разумеется, нет. Если бы Бру заподозрил, что Себастьяна оставила мне маленькую записку с советом бежать, не говоря уж о целой книге, он перерыл бы все и достал ее из-под земли. Он не мог знать того, что отлично знала Себастьяна: при наличии свободного времени я перелистаю буквально каждую книгу в библиотеке. Кроме того, весьма сомнительно, чтобы Бру слышал имя соперницы Себастьяны. О да, моя мистическая сестра поступила очень разумно, спрятав послание под самым его носом. Ах, если б я нашла ее книгу раньше! Что может быть хуже, чем обнаружить долгожданные вести от Себастьяны — да еще с предостережением! — и не иметь возможности прочитать их, потому что Бру по-прежнему стоял в дверях библиотеки, освещенный последними лучами угасающего дня? Если бы мне задали этот вопрос тогда, я без колебаний ответила бы: «Ничего нет хуже». И ошибалась бы.

— В этой книге говорится о Дельфинусе, — пролепетала я, держа голубую книгу перед собой, но так, чтобы не показывать корешка. — Это «Secretus Maximus».

— Ну да, — произнес Бру. — Тайны… очень достойная вещь.

Он продолжал стоять, словно статуя. Я вся горела! Не знаю, смотрел он на меня или на фолиант, в котором пряталась книга моей сестры. Капюшон по-прежнему скрывал от меня лицо алхимика, и я не могла понять направление его взгляда.

Наконец он промолвил:

— Ступай за мною на assoltaire. Настало время тебе показать кое-что из того, что у меня есть.

У меня тоже кое-что имелось, и я держала это в левой руке. Книга Себастьяны. Я хотела увидеть только одно: то, что написано в ней. Неужели С. успела побывать здесь, в Гаване? Но когда? Одна или с Асмодеем? Может быть, она (или они) все еще где-то поблизости? Едва ли — я бы почувствовала, будь она где-нибудь рядом. Ведь теперь я обладала такой силой, что могла чувствовать, когда поблизости находился кто-то из сестер. Это ощущение было сродни дрожи смертных воздыхателей, посещавших Киприан-хаус, и эта дрожь доставляла им удовольствие. Там, где под одной крышей собрались сразу тринадцать сестер, это было вполне объяснимо, и Герцогиня не считала нужным притворяться и лицемерить. «Если мы их привлекаем, — частенько говаривала она, — пускай приходят снова и снова». Теперь мне пришло в голову: а вдруг Герцогиня и Себастьяна приезжали в Гавану вместе? Если так, в книге С. должны содержаться какие-нибудь известия о Герцогине, исчезнувшей после того, как всемирная эпидемия холеры добралась до Нью-Йорка, выкосила десятую часть его жителей и забрала у несчастной моей сестры ею любимого Элифалета. Ах, книга находилась буквально под рукой, а я не имела возможности прочитать ее! В последнее время я жила в праздности, какую не могли себе позволить даже светские дамы — они стремились к такому времяпрепровождению, а я страдала от него. Но сейчас, когда свободное время было мне по-настоящему необходимо, меня позвал с собой тот самый человек, от общения с которым Себастьяна меня предостерегала. Он не приглашал меня, а приказывал. И то, что он появился, едва ли было совпадением.