Я подождал немного и отозвался. И полез в гору.
Папа встретил меня на полпути.
– Что случилось? – тревожно спросил он.
Я все рассказал ему.
Папа помрачнел, поправил ружье на плече.
– Ладно, разберемся. Пошли к нашим, они волнуются.
– А собаки? – спросил я. – Они чьи? Ихние?
Папа улыбнулся. Моей наивности: дитя асфальта, хвойная куропатка.
– Собаки? – переспросил он. – Откуда же здесь собаки? Это волки, Дима. Настоящие. Но сейчас они не опасны.
Ага, подумал я, сейчас совсем другие волки опасны.
И мы полезли в гору.
На плоской вершине скалы, нагретой солнцем, мечтали мама и Алешка. Смотрели на море, как оно раскинулось вдали. Широкое, неподвижное, застывшее. Будто тоже лениво грелось под солнцем.
Море было такое спокойное и красивое, что не верилось, будто оно может быть грозным и суровым. Будто оно может вздыбиться холодными и пенистыми волнами и броситься на берег.
Оно было – как накрытый белой скатертью стол. И на нем тарелками и чашками расположились острова. Тоже дремали под солнцем.
Один остров мне особенно понравился. Он был похож на разрушенный веками замок.
Папа сказал, что это остров Дикой. И вроде бы на нем сохранились руины старинного монастыря. Можно будет сплавать, посмотреть.
– В руинах змеи водятся, – размечтался без меры Алешка. – Гадюки. Шипучие.
– Тебе их здесь мало? – обиделась мама.
– Здесь папа мешает, – сознался Алешка. – А то бы я их, знаешь, сколько наловил? Целую палатку!
Мама вздрогнула и побледнела. И встала:
– Пошли уж лучше за золотом.
Лешка неохотно поднялся. Он начал уставать, но уж больно ему теплоход с гудком хотелось.
Вскоре на нашем пути стали попадаться завалы красивых раздробленных камней и среди них какие-то черные плоские куски.
Папа поднял один и сказал:
– Это слюда, – и в его руках камень расслоился на тонкие прозрачные пластинки.
Алешка их тут же подобрал.
А папа опять полез на груду кварцита и стал там копаться. Наконец, довольный, спустился к нам и с гордостью протянул маме громадный булыжник. Красивый такой – желтый, с черными прожилками.
– Это что, твой обещанный жемчуг? – усмехнулась мама.
– Приглядись.
Мы пригляделись. Камень как камень. Только сбоку у него торчала какая-то темно-красная бородавка. Папа сковырнул ее кончиком ножа, и в мамину ладонь упал граненый камешек.
– Рубин, – самодовольно сказал папа.
– Он бесценный? – воспрял духом Алешка.
Мама улыбнулась и положила камешек в карман.
– Ого себе! – сказал Алешка. – Вот так страна – Белое море. Драгоценности под ногами валяются. Жемчуга! Рубины! Пошли скорей.
И вот за грудами камней мы увидели деревянные развалины. Бараки, в которых когда-то жили рабочие, объяснил папа и добавил:
– А вот там должен быть колодец. Только осторожно, к самому краю не подходить. Алешка, тебя больше всех это касается.
– Конечно, – с готовностью пообещал Алешка. – Прямо сейчас. Обязательно.
В самой верхушке скалы была круглая отвесная дыра, метров десять шириной.
Мы осторожно подошли к ее краю. Я заглянул в нее и даже отшатнулся, страшно стало. Дыра уходила далеко-далеко вниз. Стенки ее были ровные и гладкие, а на дне – черная, глубокая и неподвижная вода, в которой плавали упавшие когда-то деревья.
В стенках колодца виднелись кое-где дырки поменьше, как окна, они уходили в самую толщу скалы.
– А где золото? – нетерпеливо спросил Алешка. – Что-то не вижу.
– Где-то там, – сказал папа. – В одном из этих ходов.
– Давай спустимся, – заныл Алешка. – Давай веревку! Мы ее через этот сук перекинем и по очереди спустимся. Ты – первый. А мама нас будет вытягивать обратно. Когда золото найдем.
– Не буду я вас вытягивать, – сказала мама. – Домой пора. Мне тут не нравится.
Мне тоже, в душе согласился я. Очень мрачно. Черная мертвая вода. Гнилые деревья в ней, как громадные пауки. И дыры эти таинственные, мало ли что в них может прятаться. Никогда бы туда не полез, ни за каким золотом…
Но Алешка надулся. И намекнул, что, мол, маме золота не надо, потому что у нее уже рубин есть. И жемчуга папа обещал. Мама намек поняла и со вздохом отдала ему камешек.
– Но мы все равно туда залезем, – успокоил ее Алешка. – За чем ехали-то? В такую даль.
…В лагерь мы вернулись уже к вечеру, без приключений, не догадываясь, что они уже начались…
Алешка сразу же нырнул в палатку, прятать добычу, а мы стали помогать маме печь оладьи к чаю. Мама складывала их в миску и накрывала крышкой, чтобы не остывали. И чтобы Алешка раньше времени не таскал. Потому что он уже навестил свои сокровища и вертелся возле миски.
Можно сказать, что уже спустилась ночь, когда мы сели за стол. Папа – в кресле, потому что нашел драгоценный камень. И пока мама дожаривала последние оладьи, он опять стал рассказывать какую-то страшную легенду.
На самом жутком и интересном месте мама поставила на стол миску и подняла крышку. В воздухе появился такой запах!.. Что стало тихо-тихо.
И вдруг в этой тишине над лесом пронесся жалобный стон.
Папа схватил ружье, которое висело у него за спиной на дереве. Мама метнулась к костру и ухватила за ручку свою любимую увесистую сковородку. Я замер. А Алешка цапнул из миски оладью и запихнул в рот.
Мы испуганно смотрели друг на друга, оглядывались кругом. Но ничего не видели. Вокруг была лесная ночь.
Алешка прожевал и сказал:
– Очень есть хочется. Садитесь.
Папа отошел от костра и стал вслушиваться и вглядываться в черноту леса.
– Это Лоухи, – спокойно объяснил Алешка, снова прогулявшись пятерней по миске с оладьями. – Не опасно… Легенда…
Он не успел закончить фразу, как снова застонало что-то прямо над нами.
Папа наугад вскинул ружье:
– Кто там? Стрелять буду!
Сначала никто не ответил, а потом раздался жалобный дребезжащий голос, от которого у меня мурашки забегали:
– Милок, выручай. Погибаю. Два часа уже.
Голос раздался сверху. Мы подняли головы. На верхушке сосны сидел шебутной дед Акимыч.
Папа не сдержался и выругался. Опустил ружье.
– Погибаю, милок, – снова задребезжал дед. – Голодный…