– Это обратная сторона, – охотно подтвердил Пушкин. – В нашем городе видна раз в две недели. Действительно, необычное зрелище. Очень поэтичное! Однако же обратите внимание, Машенька, и на сам город!

Карета вошла в крутой вираж, и земля, как это в самолете, когда он поворачивает, оказалась прямо под боком. У Маши просто дух захватило! Город внизу зрительно был меньше, хотя главные улицы, каналы и площади угадывались на своих привычных местах. Но самое главное – это свет. Он пропитывал все и вся, и даже самый крохотный дом внизу испускал яркое разноцветное свечение.

– Нравится? Это и есть та самая творческая энергия. Здесь ее можно не только почувствовать, но и увидеть!

Они сделали еще пару кругов над фантастически красивым, переливающимся всеми цветами радуги городом, а затем карета, вновь обретя непроницаемые стенки, начала плавно снижаться. Перепад давления ощущался так же, как в самолете, что убедило Машу в реальности происходящего. Она не удержалась, отдернула занавеску и выглянула в чуть-чуть примороженное окно. Карета, как батискаф, погружалась в море света где-то в районе Невского. Город за окном как бы состоял сразу из нескольких планов, словно картина, которую сначала прорисовали карандашом, а затем поверх рисунка нанесли акварельные краски. Вскоре Маша поняла: совсем бесцветный и еле-еле заметный план – это то, что построено сравнительно недавно. Напротив, чем старше было здание, тем объемнее и натуральнее оно казалось. Проезжая часть проспекта кишела каретами и старинными автомобилями, а толпы на тротуаре походили на живую выставку «Эволюция европейского костюма за последние триста лет». Камзолы и треуголки, фраки и цилиндры, платья любых фасонов – похоже, каждый здесь носил то, к чему привык в своей первой жизни.

Перед самым Зеленым мостом карета внезапно свернула направо, на набережную Мойки.

– До полуночи еще масса времени, – сказал Пушкин, доставая из кармана большие серебряные часы. – Давайте заедем к нам домой, сделаем сюрприз моей дорогой супруге. Наталья Николаевна просто обожает рассказы о вашем городе. Как там жизнь устроена, то да се… А она нас горячим шоколадом угостит. Подходит такой план?

Есть время до полуночи? Маша с сомнением глянула на свое запястье и вскрикнула от изумления. Они по-прежнему показывали без пяти минут двенадцать!

– Машенька, – лукаво улыбнулся Пушкин, – те время и пространство, к которым вы привыкли, остались в вашем городе. Здесь мы сами распоряжаемся и тем, и другим по собственному усмотрению. Нужный час наступает, когда вы того захотите. Так что можете выпить хоть ведро шоколаду, и мы из-за того все равно никуда не опоздаем…

Карета остановилась. Пушкин вышел наружу и помог Маше сойти вниз. Над трехэтажным домом №12 стояло такое зарево, словно внутри находился источник Северного сияния. Все окна до единого также были ярко освещены, а шторы раздвинуты.

– Сняли мы эту квартиру в доме княжны Волконской осенью тридцать шестого, – вдруг зачем-то сказал Пушкин перед тем, как зайти в деревянные ворота. – Думали прожить здесь года два, пока дела устроятся. А получилось, что она осталась за нами навсегда…

Ей захотелось спросить – что значит в этом мире «навсегда», но она сдержалась. Внутри не было видно ни души, но повсюду горели свечи и похожие на вытянутые вазы светильники. Откуда-то вспомнилось их странное название – кенкеты. Играла незнакомая музыка для струнного оркестра. В кабинете Маша с ужасом опознала знаменитый, красноватой кожи диван, на котором Пушкин умирал после дуэли. Поймав ее взгляд, Александр Сергеевич кивнул согласно:

– Именно, тот самый. Но я его все-таки оставил. Знаете, с нашей стороны жизни смерть не выглядит столь трагичной, как с вашей.

Они перешли в гостиную, уселись там за круглый стол. Вскоре распахнулась дверь и в кабинет вплыла красавица-жена Пушкина – Наталья Николаевна. Ее Маша узнала сразу по всем известному портрету. Черные лукавые глаза, пухлые щечки, голова слегка упрямо наклонена вперед. Всплеснув руками от радости, та обняла Машу, поцеловала ее в лоб.

– Какой сюрприз! Просто рождественский подарок! Вы непременно – просто непременно – должны объяснить мне, отчего ездят эти ваши самодвижущиеся экипажи! Мне уже раз сто говорили, но я так и не могу взять в толк! Расскажете?

Откуда-то на столе возник серебристый чайник на спиртовке – обещанный горячий шоколад – и легкая, почти невесомая чашка костяного фарфора с балериной, нарисованной так искусно, что она казалась живой. Маша маленькими глотками пила обжигающий, невероятно вкусный напиток и, запинаясь от волнения, пыталась рассказать о том, как работает двигатель внутреннего сгорания и что такое электрический ток. Собеседница ее время от времени всплескивала руками и причитала:

– Невероятно! Как мы только могли жить без всего этого! Mon ami, представь – сегодня можно добраться из Петербурга в Москву всего за час! На этом самом, как он там называется? А! Самолете…

Шло время, но настенные часы, маятник которых исправно колебался туда-сюда, по-прежнему показывали без пяти минут полночь. Только когда Маша исчерпала полностью свои познания в технике и заодно поняла, что больше в нее не влезет ни глотка горячего шоколада, Пушкин решительно встал со стула и объявил, что пора ехать на бал. Наталья Николаевна подвела ее к висевшему в гостиной большому зеркалу в полный рост и сказала шепотом:

– Закройте глаза и попробуйте вообразить себя в самом лучшем платье, что хотели бы надеть!

Маша послушно закрыла глаза. Подумав, представила себя в расшитом бисером белоснежно-белом платье с пышной широкой юбкой. На шее у нее нитка крупного жемчуга, в волосах блестит небольшая бриллиантовая корона. Ноги она хотела бы обуть в легкие белые туфельки, в которых можно не только танцевать, но и даже, наверное, летать. Когда вновь взглянула на себя в зеркало, то не поверила своим глазам. Все, о чем она только что думала, было уже на ней, подогнанное к фигуре до миллиметра.

Глава 13
Тайна Бутадеуса

Пока Маша пила горячий шоколад с Пушкиными на Мойке, совсем неподалеку, в президентском люксе гостиницы «Астория», рыцарь Бутадеус тоже готовился отправиться на бал. Из небольшого дорожного чемодана, наблюдавшегося при нем в момент приземления в Петербурге, был извлечен черный парчовый кафтан жюсокор – с отвернутыми рукавами, вышитый золотом и украшенный золотыми лентами. Тот самый, в котором Бутадеус блистал некогда при дворе короля Людовика XIV французского. На роскошную, блестевшую бриллиантами перевязь рыцарь повесил тяжелую шпагу, с черным эфесом, напоминающим искривленный крест.

– Монсеньор, разве сегодня намечается нечто торжественное? – удивился Патрик, увидев парадный наряд Бутадеуса. – Я думал, нас ждет что-то вроде военных действий.

Насвистывая французскую песенку, которой его научил сам Жан-Батист Люлли [9] , Бутадеус придирчиво оглядел себя в высоком квадратном зеркале, висевшем на стене.