Поначалу скрывал я ото всех эти свои видения. Думал, может, вина чрезмерно употребил или горячка у меня какая-то особенная открылась. Но через месяц уже нестерпимо стало. Как ночь грядет, уже трясусь словно лист осиновый. Знаю, придут и будут, будут стоять у кровати, пока ближе к утру сон не сморит измученное тело… Открылся я тогда лучшему другу своему, светлейшему князю Александру Даниловичу Меншикову. Тот опечалился не на шутку, говорит – это, мин херц Петр Алексеевич, дьявол тебя в могилу согнать хочет. Извести раньше срока. Может, спрашиваю я тогда, мне у людей святых совета спросить? Меншиков в ответ как засмеется – ты, говорит, церковь патриарха лишил и ниже всего в государстве своем поставил, а попы, думаешь, о твоем здравии от всего сердца молиться будут? Нет, мин херц, от чернецов тебе толку не будет. Да и что они тебе присоветуют? Поклоны бить, грехи замаливать? У меня, говорит, есть идея получше. Слышал я, что в Париже есть чудо-лекарь. То ли граф, то ли барон, то ли еще какой родовитый кавалер. И помогает камень он с души снять всяким злодеям да душегубам. Едва он это ляпнул – язык прикусил. А я подступил к нему, схватил за грудки, да в воздух поднял. Значит, говорю, злодеем ты меня почитаешь?! Того, кто тебя из грязи вытащил, вторым человеком в государстве сделал?! Он покраснел весь как рак вареный, пыхтит, ногами в воздухе дрыгает, а все ж свою линию гнет, упрямый был подлец, да и знал, что я ему худа не сделаю, коли до сих пор все его воровство из казны покрывал. Какой же царь, говорит, без греха? Он на то и царь, чтобы было кому перед Богом брать на душу все, что в государстве происходит, понеже любое государство со времен праотца нашего Ноя и царя Мелхиседека [4] есть зло и насилие. Резон в его словах был большой, ох большой! Дурак, конечно, что его послушал, но уж больно складно, подлец, говорил! Ну хорошо, говорю, выписывай ты своего лекаря из самого Парижа. Только чтобы скакал он сюда без остановки днем и ночью! И был здесь не позже, чем через месяц. Потому как больше месяца по ночам с мертвецами даже мне не под силу выдержать. Или с ума рехнусь, или руки на себя наложу, прости Господи!
Меншиков хоть и плут был отъявленный, но свое слово держал твердо, как солдат Преображенского полка ружье. Ровно через месяц вводят ко мне того самого лекаря. Заходит он, длинноволосый, высохший, аки мумия египетская, лицо длинное, с узкой такой бородкой, глаза черные, как горючая юфть, черный бархатный камзол на нем по последней парижской моде. Честно скажу, не глянулся он мне с первого же взгляда. Но с другой стороны рассудить, поди найди для такой болезни еще и лекаря приятного взору! Ухмыльнулся он тут же, как только на меня посмотрел. И вдруг заговорил по-нашему, по-российскому, хотя и неверно слова выговаривал. Я, говорит, государь-император, вижу, что тебя мучает. Две болезни, одна – тела, ту я не вылечу, и скоро она тебя в могилу сведет. Думаю, говорит, год тебе осталось жить, не более того. Но чтоб за год этот в сумасшествие не впасть и власть из рук не выпустить, надобно тебя излечить от второй болезни, душевной. Рассказывайте, говорит, ваше величество, что за видения по ночам вас тревожат. Я ему рассказал – мол, так и так, приходят ко мне погубленные на строительстве новейшей столицы нашей мастеровые и стоят молча вокруг императорского моего ложа. Снова улыбочку пропустил он такую по лицу. Все, говорит, с вами понятно, ваше царское величество, от болезни той мы вас легко излечим. Только обещайте мне, что, когда приеду я еще раз, в этой ли жизни или уж по вашей кончине, примут меня и воздадут такие почести, что сам укажу. А ежели не угодите – тогда пеняйте на себя. Заберу себе самое дорогое, что у вас есть.
Подивился я такой чудной плате за лечение и заподозрил неладное, но уж слишком силен страх был перед очередной ночью. Да и жизни всего год он мне пообещал, а в послесмертие свое я тогда, признаться, не очень-то и верил. Пообещал ему любой прием, что захочет, он головой кивнул, в глаза посмотрел мне долго-долго, так, что до сих пор бельма эти как живые в памяти стоят, и говорит затем – все, ваше величество, идите почивать и отныне ничего не бойтесь. Не поверил я ему, конечно. Дрожа от ужаса и отвращения, отправился в спальню, лег в кровать и отпустил слуг. Но – чудо! Не было в ту ночь никаких у меня видений, и, напрасно прождав своих мучителей, заснул я вскоре яко младенец. На вторую, на третью ночь – снова все спокойно! Послал я тогда за чудесным лекарем, думаю, надо отблагодарить его щедро, по-царски, золотом, соболями, а не каким-то там обещанием… А мне и говорят – лекаря этого уже и след простыл прямо в тот вечер, что вы его, царское величество, у себя изволили принимать. Как сквозь землю окаянный провалился. Опешил я, и опять во мне поднялась тоска неведомая, предчувствие поганое. Уж не сам ли дьявол, думаю, ко мне в гости заходил? Срочно вызвал к себе Меншикова – докладывай, мин херц, откуда прознал ты про чудесного лекаря и не толкуют ли про него чего паскудного? Тот взглянул на меня, понял, что дело серьезно, бухнулся в ноги, не вели, говорит, казнить, мне про него один французский маркиз рассказывал в свое время, невероятной знатности и богатства. Ни слова больше, что тебе открыл, не знаю! Тут же, кричит, пошлю гонцов по всем европейским державам, и в Порту басурманскую, чтобы разузнать про сего лекаря, откуда тот взялся и не якшается ли с нечистым.
Прошло с того дня не менее полугода, и начали отовсюду возвращаться в столицу гонцы. К превеликой радости моей, никто из повстречавшихся им не рассказывал о чудесном лекаре ничего предосудительного, – что, скажем, чародей он или чернокнижник. Многие слышали о нем, кто-то, как и я, лично получил от него помощь первостепенную, но на том скудное повествование и заканчивалось. Оставался самый последний гонец, что отправлен был князем Меншиковым в Святую землю. Путь туда неблизкий, тем паче что агаряне [5] , люди султана, по дороге гонца нашего задержали и донимали его месяц расспросами – с каким таким повелением отправил тебя императорский наперсник в град Иерусалим? Вернулся обратно он уж незадолго до моей телесной кончины. Как с коня слез, потный, забрызганный грязью весь, загорелый яко арап, его сразу ко мне ввели. Ну, говорю, докладывай! Так и так, отвечает, ваше императорское величество, скитался я немало по Святой земле и никто мне про лекаря сего чудодейного не мог ничего поведать. Но удалось попасть мне в пещеру к одному старцу, что, сказывают, отшельничествует не менее ста лет, а может быть и того больше, и все тайны земные и небесные ведает, и читать знамения может как книгу обычную мы читаем. И вот что он, императорское величество, на загадку вашу ответил. Сей лекарь есть рыцарь по имени Бутадеус, на что на языке латинском значит «хулящий Бога», а прозвище у него «Скупой». В одном из походов крестовых на Святую землю решил он по призыву папы славу и богатство себе снискать. А чтобы быть первей в том остальных, призвал дьявола и заключил с ним богомерзостную сделку. Но так как хитер был неимоверно, да также скуп, душу свою не продал, а отдал в залог. Чтобы вернуть ее от Сатаны обратно, исполнить нужно было одно условие. Обязался он по желанию нечистого взять на себя муки совести ста тысяч злодеев самых отъявленных, дабы злодеи те могли и далее беспрепятственно зло творить и дьявола тешить. Он же муки эти в себе носит, и жгут они его изнутри пламенем адским до той поры, пока не исполнит обещанное врагу рода человеческого. И вот тогда горе придет тем злодеям, которым он страдания их облегчил. Вернется рыцарь и будет мстить за то, что сотни лет страдал безмерно!