Вопреки распространенному среди работодателей мнению введение тридцатипятичасовой рабочей недели не преследовало цель разорить все французские предприятия. Это новшество должно было создать новые рабочие места – ведь продолжительность недели сократилась примерно на десять процентов. Следовательно, коллективу из десяти человек, чтобы было кому выполнять вдруг образовавшуюся дополнительную работу, нужен был еще один сотрудник. Компаниям, увеличившим количество работников на десять процентов, обещали огромные субсидии. Правительство таким способом рассчитывало создать семьсот тысяч рабочих мест.
Подобная мера подошла для крупных предприятий, где множество людей занимаются одним и тем же трудом, но я-то работал в журнале, где в штате насчитывалось всего десять человек. Чтобы выполнять свою работу, наш новый сотрудник должен был быть на десять процентов редактором, на десять процентов писателем, на двадцать процентов художником и т. д., и т. д.
На самом деле нам не пришлось нанимать новых сотрудников. Нам сказали, чтобы мы повысили свою отдачу на рабочем месте на те же десять процентов. Что мы и сделали. Ведь это не так уж и трудно, особенно если в качестве поощрения получаешь к ежегодному отпуску двадцать два дополнительных дня.
Согласно отчету ОЭСР, [44] с 1996-го по 2002 год производительность во Франции поднялась на 2,4 процента по сравнению с 1,44 процента за тот же период в ЕЭС. [45] И если помните, до 2000 года тридцатипятичасовая неделя еще не была введена.
Если же проанализировать только период 2000–2002 годов, когда все французские предприятия перешли на сокращенную неделю, результаты были бы еще более ошеломляющими.
Как я уже сказал, французы работают для того, чтобы жить. Или, если выражаться совсем уж точно, они работают, чтобы поехать в отпуск. Французский рабочий не станет надрывать себе жилы ради звания «ударник месяца» и лицезрения своего фото на доске почета. Однако стоит ему пообещать увеличить отпуск или оплатить отработанные дни по повышенной ставке, и он творит чудеса.
Англосаксонские экономисты предрекают крах производства, если подобная система будет введена в их странах. И они, возможно, правы. Поскольку между французами и англосаксами есть одно коренное различие.
Если французу предоставить длинные выходные, то он, усевшись в свою французскую машину и залив в ее бак французский бензин, отправится к французскому побережью, в сельскую местность или в горы, где проведет три-четыре дня, питаясь французской пищей и наслаждаясь французским вином. Если же такую возможность предоставить британцу, то он, взойдя на борт ирландского реактивного самолета, полетит в Болгарию.
Французы много путешествуют за границей, но значительная часть их денег остается дома. Это кажется невероятным, но тем не менее это так: чем меньше французы работают, тем лучше для французской экономики.
Под напором работодателей, утверждающих, будто они платят зарплату в полном размере за неполный рабочий день, и правых политиков, уверяющих, будто каторжный, на англосаксонской манер, труд полезен для души, французское правительство недавно разрешило компаниям отказываться от тридцатипятичасовой рабочей недели. Однако все понимают: любая попытка лишить французов их завоеваний выльется в общенациональную забастовку, и поэтому увеличение рабочего времени идет в типично французской манере. Работодатели вынуждены договариваться с работниками, а те могут и отказать им, сохранив свое право на тридцатипятичасовую неделю. Если же продолжительность рабочей недели вновь увеличат до тридцати девяти часов, работодателям придется выкупать это время по ставке заработной платы наемных работников. Другими словами, работодатель должен будет предложить дополнительную оплату четырех часов или поднять заработную плату на десять процентов.
И что же, работодатели от этого выиграют?
Наихудшую репутацию из-за своего прохладного отношения к работе приобрели fonctionnaires, государственные служащие. Французский комедиант Колюш [46] так шутил по этому поводу: «Моя мама была fonctionnaire, отец тоже не работал».
К числу fonctionnaires относятся учителя, полицейские, больничный персонал, пожарники, чиновники в правительственных учреждениях и исследователи в государственных институтах. Почтовые и транспортные служащие не совсем fonctionnaires, но обладают такими же правами и столь многочисленны, что по силе своего влияния на правительство ничуть не уступают fonctionnaires.
По официальной статистике, число fonctionnaires равно примерно 3,3 миллиона человек. Но в одном французском журнале недавно была приведена иная оценка: fonctionnaires и полу-fonctionnaires составляют более четвертой части от всех работающих французов – шесть миллионов человек.
Любые попытки со стороны правительства, кто бы в нем ни сидел, реформировать fonction publique [47] могут выйти ему боком. Стоит правительству сунуться, скажем, в éducation nationale, [48] и на забастовку выйдут не только два миллиона работающих в этой области, но и все студенты, которые, готовясь к взрослой жизни, любят побузить у себя в учебных заведениях.
И зачастую наихудшие fonctionnaires совершают самое головокружительное восхождение по служебной лестнице. Всем прекрасно известно, что лучший способ избавиться от не способного ни на что управляющего fonction publique – это повысить его: пусть убирается с глаз долой и досаждает более высокому начальству.
Это же касается и секретарей fonctionnaires. У одного из моих друзей, исследователя, была секретарша, водрузившая на свое рабочее место телевизор: она, видите ли, будет смотреть американские дублированные телесериалы. Приятель пожаловался руководителю отдела, но тот лишь заявил, что ничего не может поделать: разозлишь одну секретаршу, другие устроят в институте забастовку. В итоге мой друг мучился два года, пока наконец не нашел другого исследователя, который появлялся у себя на работе так редко, что даже не заметил отсутствия собственной секретарши, уже полгода как вышедшей на пенсию. Любительница мыльных опер заняла освободившееся место, и мой друг был спасен.
Так же и директору школы, если он хочет избавиться от преподавателя, устраивающего на каждом уроке просмотры фильмов по DVD, напивающегося во время обеда и регулярно опаздывающего из летнего отпуска на две недели, не остается иного выхода, как предложить провинившемуся перевод в более престижную область Франции. Я целый год работал помощником учителя английского языка в lycée [49] в Периньяне, и, должен сказать, некоторые учителя действительно заботились о детях, зато других интересовали лишь условия катания на лыжах в Пиренеях и развитие водных видов спорта на Средиземноморском побережье. На одном типичном уроке, где я присутствовал, учитель показывал кассету с фильмом Чарли Чаплина (большое подспорье для желающих усовершенствовать свои навыки разговорной английской речи), кричал на своих учеников, веля им заткнуться, и ходил курить в учительскую. Très éducatif. [50] И единственное, что мог в данном случае сделать директор, это попробовать уговорить его перевестись в Сан-Тропез.