Сказав это, императрица откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза и задремала. Духовник встал потихонечку и вышел из ее покоев, предупредив лакеев.
– Государыня задремала на креслице, пусть отдохнет немного, но не слишком, а то спину ломить будет.
Она стала частенько захаживать в зал, наблюдая за тренировками Грифича.
– Как тебя с сабелькой в руке да в рубахе мокрой увижу, так сразу молодость вспоминаю, – с ностальгией в голосе обмолвилась она. Остальных зрителей по большей части удалось отвадить, просто закрывая двери.
* * *
– А что это ты делаешь? – раздался детский голос у двери. Та-ак… В голове у улана моментально щелкнули соответствующие ролики, открыть двери без его приказа могли только в том случае, если на тренировку решила поглядеть сама императрица или кто-то из особо высокопоставленных вельмож – вроде Разумовских, Воронцовых или Шуваловых. Соответственно…
– Тренируюсь, ваше высочество.
– А-а, бабушка говорила про тебя. Ты князь Грифич, да? И зови меня Павлом – ты тоже высочество.
Сказав такое, ребенок весело засмеялся, улыбнулся и попаданец. Нет – не ради лести, просто был он такой милый [92] и непосредственный, что само как-то… Няньки вскоре забрали ребенка, но через несколько дней он появился снова.
– Не докучает он тебе? – спросила как-то невзначай государыня.
– Нет, матушка, ребенок славный, воспитанный очень.
– Ну и добро, – довольно закивала та головой.
С этого разговора Павел стал частенько приходить к Грифичу, и как выяснилось чуть позже – только в качестве поощрения за хорошую учебу и поведение. Панин, его воспитатель, тоже частенько приходил к князю. Оказался он человеком бывалым и умным, но слишком увлеченным «европейскими ценностями» – это попаданец подметил сразу. Тем не менее они быстро стали приятелями, уважая друг друга за знания и убеждения и умение эти самые убеждения отстаивать.
* * *
К началу сентября всплыла та история с «кукушкой» и серебром для «бесов» – сами же поляки и проговорились. Именно поляки, на Игоря эта история произвела крайне гнетущее впечатление, и он попросил бывших с ним офицеров и возчиков не распространяться. Слова не нарушил ни один…
Да и поляки, собственно говоря, не слишком-то горели желанием рассказывать о подобном, ведь, так или иначе, в истории были замешаны все присутствующие. Стрельбу по «кукушкам» они не считали чем-то предосудительным, но вот брошенное в снег серебро…
Историю поведал один из шляхтичей-слуг того помещика, обиженный былым хозяином и ушедший на вольные хлеба, ну и проговорился. Сперва ему не поверили, но затем один из прихлебателей владельца-«кукушатника» рассказал ту же саму историю по пьяной лавочке.
– Пся крев, – ругался нищий шляхтич в трактире, заливая горе дешевой еврейской водкой и ругаясь себе под нос. После той истории с «кукушками» пан Ковальчик совсем озверел и начал срываться и на слугах-шляхтичах. Терпеть же такое… хотел, но не смог. Пришлось уйти бедному Анджею… Тут Анджей разразился громкой тирадой о «кукушках», «бесах», «проклятом серебре» и прочем. Два мещанина из Варшавы, бывшие в местечке проездом, переглянулись, история-то любопытная получается…
– Пан, позвольте угостить вас вином? – подсели они к Анджею. Шляхтич поднял на мещан мутный взгляд…
– Угостить? Позволяю.
– Трактирщик! Вина нам и благородному господину!
Через несколько минут бывший слуга пана Ковальчика рассказал млеющим от восторга (ну ничего себе история-то?!) варшавянам в подробностях, а еще через две недели о случившемся судачила вся Польша.
Проверили…
Помещику пришлось несладко – многие объявили ему дружно «фи». Причем что характерно – поляки в большинстве своем только потому, что тот не изрубил после оскорбления гостей саблями на месте.
Снова в Петербурге пошли разговоры, и князь увидел, что слуги во дворце и встреченные случайно крестьяне на улицах стали кланяться ему особенно глубоко.
– Сильно говорят? – спросил улан Тимоню.
– Да не так, чтобы очень… – неопределенно повертел пальцами денщик, сидя рядышком на лавке в спортивном зале, – но есть разговоры. Почему-то начали баять, что ты к староверам хорошо относишься.
– Да я и не скрывал, – опешил попаданец.
– Вот! – поднял палец с грязной каймой под ногтем Тимоня. – А ты много таких в Расее встречал? Чтоб вельможа – и к народу хорошо относился, да к староверам?
Вопрос был из серии риторических, так что они опять надели шлемы и перчатки, отсалютовали друг другу саблями и продолжили упражнения.
История с «кукушкой» закончилась весьма оригинально, известные люди стали слать ему письма с осуждениями (помещик имеет право распоряжаться собственным имуществом без оглядки на кого-либо) или с одобрением. Среди последних оказались личности достаточно оригинальные – Вольтер и Фридрих Великий…
Если Вольтер был известным вольнодумцем по нынешним временам, то вот солдафон Фридрих… Хотя, если учесть, что он уничтожил само понятие крепостничества в Пруссии (правда, заменив его военщиной буквально до абсурда) и выступал убежденным его противником… Но все равно странно. И кстати, переписка с Фридрихом велась исключительно на социальные, научные и культурные темы – политики и имущественных вопросов они по понятным причинам не касались.
* * *
После того как «Атлетика» и «Рукопашный бой» разошлись достаточно широкими, по тому времени, тиражами, интерес они вызвали вполне однозначный – и не всегда желаемый. В частности, часть гвардейцев почему-то невзлюбила писателя, и по странному совпадению (?) это была та часть, которая поддерживала Екатерину.
После истории с «кукушкой» стало совершенно очевидно, что, несмотря на декларируемый нейтралитет, Грифич явно не принадлежит к сторонникам олигархической верхушки, требующей дальнейшего закрепощения народа «с целью отеческой заботы» [93] . Вряд ли она сама санкционировала это, скорее, можно сказать, что кто-то из сторонников-вельмож подбросил деньжат гвардейцам.
Наиболее горластые крикуны договорились уже до того, что заслуги Рыцаря Моста сильно преувеличены, дескать, так сложились обстоятельства. Они бы справились не хуже… И что прискорбно, «родной» Семеновский полк тоже задело это поветрие.
Что интересно, скандалисты в большинстве своем либо вообще не участвовали в войне, либо участвовали, сидя в Ставке. Мелькали там «хвосты» Орловых и других достаточно серьезных людей, но… они-то как раз и не голосили. Подзуживали – да, но так, осторожно.