— Я не Ромео имею в виду, — слабым голосом произнесла она.
— Тогда кого же?
Как начать? Ведь трудно даже осмыслить страшную правду, смириться с ней, не говоря уже о том, чтобы произнести вслух.
— Меня преследуют тревожные видения. Это началось вскоре после убийства Мелани. Да, как только Ромео дал о себе знать. Он словно спровоцировал эти вспышки памяти. И день ото дня воспоминания становятся все более мучительными. Сегодня утром у Фельдмана они опять посетили меня. Это подобно ночному кошмару…
— Это связано с Фельдманом?
— Да, в общем-то, нет. Хотя… я думаю, он в определенной степени сыграл роль катализатора.
— Так что же тебя так терзает?
Берни был чересчур настойчив. Она содрогнулась — сознание опять исторгло страшные видения.
— Я все время вспоминаю этот эпизод из прошлого. Мне тогда было тринадцать лет. Все произошло незадолго… до того, как умерла мама. — Не умерла. Покончила с собой. Повесилась на бельевой веревке на чердаке. Умерла — это так просто.
— Продолжай, — мягко подтолкнул ее Берни.
— Понимаешь, Берни, я даже не уверена, было ли это на самом деле. Все это может оказаться лишь одним из кошмарных снов, которые мучают меня вот уже много лет. А может, что-то происходило и в действительности, хотя в основном… — Мысли ее путались, опережали язык. В голове как будто лихорадочно прокручивалась пленка, а она никак не могла остановить проектор.
Берни по-прежнему держал ее за руку.
— Расскажи ту часть, которую ты считаешь правдивой.
Она улыбнулась.
— Из тебя мог бы получиться хороший психиатр, знаешь об этом, Берни?
— С меня довольно и звания хорошего друга.
Ее улыбка приобрела игривый оттенок.
— Если бы ты не был геем…
— Да, да. Ты мне зубы не заговаривай.
Реплика несколько отрезвила ее, но она была рада тому, что Берни не отпустил ее руку. Его пожатие придавало ей смелости, которая сейчас была так необходима.
Сара рассказала ему о той ночи, когда она, тринадцатилетняя девочка, пришла к отцу, встревоженная стонами матери. О том, как он был зол. Как уверял ее в том, что на самом деле больна Мелани.
— Теперь я припоминаю, — продолжила она. — Родители тогда очень повздорили из-за моих занятий в танцклассе. Я умоляла маму разрешить мне бросить их. Я ненавидела танцы. Она наконец согласилась. Поставила в известность учительницу. Потом, вернувшись домой, сказала отцу. Он пришел в ярость. Это был первый случай, когда мама посмела возразить ему. Заступившись за меня. — Она закрыла глаза. — Через три дня она повесилась.
— Из-за ссоры с твоим отцом? — удивился Берни.
— Не знаю. Я не знаю, почему она это сделала.
— Ну хорошо, продолжай. Итак, ты спустилась в отцовский кабинет…
— Что, если все это… лишь иллюзия? Что, если я схожу с ума? Может, Фельдман и прав. И мне следует вернуться к транквилизаторам. Ромео вконец заморочил мне голову. Что совсем несложно, учитывая мое состояние.
— Что произошло, когда ты вошла в кабинет? — настойчиво допытывался Берни.
Она сидела зажмурившись. Мыслями она была далеко. В холле их старого дома в Милл-Вэлли. Одетая в ярко-красную пижаму.
— Когда я подошла к двери, меня обуял страх. Он же придет в бешенство, если я его разбужу. И я лишь приоткрыла дверь, чтобы проверить, спит ли он. Я увидела… — Она осеклась, тяжело задышала.
— Что ты увидела, Сара? — нежно спросил Берни.
— Я… увидела их. О Боже. Я увидела их. Отца и… Мелани. — У нее даже голос изменился. Это был голос маленькой испуганной девочки.
Слезы заструились по ее щекам, но она продолжала говорить. Уже даже не сознавая, что именно. Она словно вернулась в прошлое и просто пересказывала то, что видит.
— Мелани сидела спиной ко мне. Она устроилась у отца на коленях, лицом к нему. Все происходило на большом старом диване. — Она съежилась в кресле. Сложила руки на животе, словно от кого-то защищаясь. — Она была совсем голая. Мелани была голой. Я видела ее ночную сорочку, валявшуюся на полу возле дивана… белую хлопчатобумажную сорочку с кружевной отделкой…
Теперь она явственно видела его лицо. Лицо своего отца. Но совсем чужое. Таким она никогда его не видела. Отец сидел запрокинув голову назад, на шее его проступали пурпурные вены. Рот был широко раскрыт. Глаза он закатил вверх. Его большие руки сомкнулись вокруг узкой талии Мелани. И он приподнимал ее — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.
Она еще крепче сомкнула веки, но кошмарное видение не отступало. Она вдавила в глазницы кулаки. Не помогает. Не помогает.
— Позволь, я принесу тебе воды. Или еще чего-нибудь, — умоляюще произнес Берни.
Но Сара крепко вцепилась в него.
— Это было, Берни. Было на самом деле.
— Да, Сара. Да.
Утвердительный ответ Берни прозвучал как упрек и благословение одновременно.
— Он заметил меня. В дверях. Это было ужасно. Мне казалось, он прожжет меня своим взглядом.
Она вновь увидела лицо отца, но теперь уже не отрешенное, как минуту назад, а того хуже. В нем было отвращение — нет, возмущение, — а скорее всего, неприкрытая ненависть.
— Я вижу его. Он возвышается прямо надо мной. В сером фланелевом халате. Затягивает пояс. И от него так странно пахнет. — Она открыла глаза. — Он был в таком бешенстве, что ударил меня. Сильно. Прямо в живот.
В глазах Берни стояли слезы.
Схватившись за живот, Сара медленно сползла на пол и, рыдая, уткнулась в безжизненные конечности Берни.
— О, Берни. Мелани было всего лишь шестнадцать. Я думаю, это случилось не впервые. Наверное… они там часто занимались этим… в кабинете отца. А мама в это время напивалась у себя наверху. Я ненавидела эти ночи, когда она пила. Потому что тогда, я знала, он ночевал в своем кабинете. И Мелани… Мелани… — На нее обрушилась лавина воспоминаний, другие образы и звуки смешались в голове. Ей казалось, что черепная коробка не выдержит этой атаки. Жадно глотая воздух, она продолжала: — Но и после этого не наступил конец, Берни. Даже когда… когда мама умерла и мы переехали… я помню эти звуки в ночи. Жуткие звуки. Крики. Стоны. Я накрывала голову подушкой. И не вылезала из кровати. Не ходила проверять. Я не хотела, чтобы отец… вновь обвинил меня в том, что я шпионю. Но иногда я все-таки слышала их. Слышала, как они занимаются сексом.
Спазмы душили ее. Она вся затряслась. Берни испугался нервного припадка. Если бы она не держала его так крепко, он бы подъехал к телефону и вызвал неотложную помощь. Но Сара не отпускала его, и все, что он мог, — это гладить ее по спине, пытаясь утешить словом.
— Я знаю, как тебе тяжело, Сара. Но это хорошо, что ты все вспомнила. Не зря ведь говорят, что правда делает человека свободным. Я в это верю. Успокойся, Сара… Шшш…