— Я не вижу комнату, Адениум, не могу! — заорала Блюм. — Не могу заглянуть внутрь. Кто-то выставил такую сильную защиту, что даже я не в состоянии пробить ее!
Она вернулась к компьютеру, уставилась на него, будто собиралась взорвать, и де Сюру действительно показалось, что экран задымился, но вместо изображения комнаты на нем по-прежнему мигала надпись: «Задание не может быть выполнено!»
— Что ж, с этими субчиками нужно разделаться до спектакля, они по-настоящему опасны, — зловеще прошипела Афелия. — Готовься, Адениум, после полуночи мы возьмем вражеское гнездо штурмом! На дело поедем лично. Вместе!
— Но вы же знаете, мадам, я не люблю прямых боев! — пролепетал режиссер.
— Привыкай! — отрезала Блондинка.
в которой Корица рассказывает о своем похищении
Корица, не торопясь, ела и рассказывала. Че то и дело останавливал на ней счастливый замирающий взгляд. Но сам к еде не прикасался, сосредоточенно обмакивая одну за другой в миску с зельем шишечки чертополоха. А Корица вспоминала о том, как месяц назад в театре появилась Афелия Блюм. Старушка Франкенштейн водила ее по всем помещениям и представляла как свою родную сестру, успешную бизнесвумен, которая решила оказать их театру финансовую помощь. Та всем улыбалась, не снимая темных очков, и раздавала милые сувениры — кому чашку, кому ручку, кому блокнот с изображением странного цветка.
— Но вот что удивительно, — воздавая должное козьему сыру, говорила Корица, — до этого ни о какой сестре директрисы в театре никто не слышал. И потом — вообразить себе женщину, более громкую, чем Наша Лилечка, просто невозможно. Обычно за день раз пять услышишь, как она кого-нибудь с превеликим наслаждением отчитывает, разносит в пух и прах. А тут ей будто звук прикрутили, и с лица она спала. Тень себя самой. Поначалу все облегченно вздохнули, а потом заволновались. Тут уже в театре и помещение начали ремонтировать под цветочную лавку. Забегали строители, какие-то подрядчики, сметчики. Поползли слухи о странном спектакле. Наконец собрали всю труппу на сцене, как стадо овец, и включили яркие софиты. Блондинка к людям не вышла, а через микрофоны из комнаты осветителей объявила, что готовится новая, совершенно необычная постановка. Осуществит ее известный мастер Адениум де Сюр, который скоро прибудет из столицы. И как только, значит, этот де Сюр объявится, труппа полностью поступает под его начало…
Артисты — народ обидчивый, — продолжала Корица, переходя от сыра к грушам, которыми закусывала шерри-крем густого рубинового цвета. (Че тоже пропустил стаканчик.) — Сперва тихо возмущались по гримеркам, потом решили написать коллективный протест, отказаться от участия в спектакле, упирая на грубость обращения и полную неясность творческой задачи. Мол, раз ваш столичный мэтр такой умный и даже не желает знакомиться с труппой лично, пусть собирает народ на улице. Написали. Тогда всех начали по одному вызывать к Франкенштейн на ковер. Вечером, когда я уже возвращалась с работы, мне позвонил перепуганный Александр Васильевич, наш режиссер, и сказал, что ни до кого не может дозвониться. Мы договорились увидеться у театра минут за двадцать до нашей с вами встречи, Че и Георгий. Едва я подошла к назначенному месту, как меня окликнули, я обернулась — и всё. Яркая вспышка света, потом — ничего…
— Так, я думаю, было со всеми. — Че полюбовался на фиолетовый бутон в своих пальцах, стряхнул с него серебристые капельки и пояснил Маргарите: — Если таким комочком попасть в существо, запрограммированное на то, чтобы делать гадости, — худо тому придется. Все, конечно, зависит от силы противника. Но пусть тебя не смущает скромный вид этих снарядов. На самом деле они о-го-го! Прекрасное дополнение к волшебным палочкам.
— Тебе лишь бы кулаками махать, — вступил в разговор Георгий. — А я тут кое-что обмозговал. Не исключено, что Афелия — коллега того товарища, который, помните, промышлял в Румынии. Но он работал по старинке, в традициях классики, так сказать. Его интересовала живая кровь. Мадам Блюм, скорее всего, привлекает энергия в чистом виде. В старые времена эту энергию называли «астральным огнем». Таинственная сила природы, с которой наш мир сталкивается через магнетизм и электричество. Волновые излучения. Растения-паразиты, например, особенно чувствительны к этой универсальной жизненной силе. Порции, которые потребляет мадам, — огромны. Отсюда и кастинги, где сразу одним махом можно скачать завидный объем… А вот как она это делает, я не знаю. Может быть, стоит навестить С-3? Очень уж подозрительное помещение. А вы, Евгения, видели сценарий?
Че положил на стол перед Корицей черную папку.
— Так-так, — сказала бабушка Марго, внимательно изучив пентаграмму. — Похоже на код трансформации одного вида материи в другую… — После чего, заметив вопросительный взгляд внучки, пояснила: — В природе, Рита, встречаются существа, навсегда застрявшие на таком переходе. Есть, например, цветы, обладающие некоторыми навыками животного. Скажем, росянка, которая умеет охотиться и с удовольствием пожирает мелких насекомых. Или загадочные породы орхидей.
— Не только они, — Георгий хмыкнул. — Я предостаточно видел людей, застрявших на полпути к превращению в камень, сухарь или злобного шакала. Если заботиться только о еде, тепле и своей части пастбища, то трансформация произойдет без всякого колдовства и достаточно быстро — оглянуться не успеешь!
— А тут мы имеем следующее, — продолжала Корица, проведя пальцем по линиям рисунка. — Изначальная природа — растительная, во что она хочет превратиться — пока неясно, но уровень трансформации очень высокий. Для такого уровня потребуется очень много энергии. Причем, как мне кажется, энергии, заряженной отрицательно…
История Гриши Садовника
Корица в очередной раз отхлебнула из бокала. При этом она неловко задела папку, откуда, кружась, спикировала на пол пожелтевшая вырезка про Гришу Садовника.
— Это почему-то тоже лежало в сейфе, — сказал Че, поднимая листок. — Ты знаешь этого человека?
— Знала, — задумчиво отозвалась Корица, пробегая глазами заметку. — Его все в городе знали, считали сумасшедшим. Местная достопримечательность. Только со временем как-то забыли, что свихнулся-то Гриша на почве любви.
— Благородная болезнь! — согласился, покраснев, Камрад. — А подробнее?
— Я знаю немного. Только то, что Гриша урывками рассказывал, когда я приходила к нему за рассадой. Он выращивал самые удивительные в городе цветы. Собственно, из-за них и подвинулся рассудком. Понимаете, Гриша влюбился еще в детстве, в пять или шесть лет, когда увидел мультфильм про Дюймовочку. С тех пор ничего прекраснее, чем удивительное существо, родившееся в венчике цветка, он и вообразить себе не мог. У ребенка случилась истерика, когда ему объяснили, что такого на свете не бывает.
— Похуже, чем разочароваться в Деде Морозе, — посочувствовал Че.
— Да, но он не поверил. И чем больше Грише пытались доказать обратное, тем яростнее он стоял на своем. Еще в школе очень серьезно занялся биологией. Потом они с моей дочкой, мамой Маргариты, учились в одном университете. Но Гришу и тогда сторонились, он почти ни с кем не дружил. На девушек не смотрел. Все бредил своей Дюймовочкой, уверял, что ее возможно создать. Нужно только соединить все лучшее, что есть в мире цветов: загадочность орхидеи, яркость пиона, запах глициний — и воплотить все в одном существе. Я, бывало, выговаривала ему: «Гриша-Гриша, а не пережимаешь ли ты с экзотикой? Чем тебе аромат ландышей не подходит, грациозность колокольчика, тихая прелесть фиалки?» Он отмахивался и отвечал, что эта «преснятина» надоела ему еще в детстве, когда кругом только сирень да одуванчики, голуби да воробьи, а хочется попугаев и пальм. Университет Гриша так и не окончил, устроился работать в нашем парке. Там есть небольшая оранжерея, при ней сторожка с отоплением. Стоит все хозяйство уединенно — идеальное место для экспериментов. И Гриша год от года все меньше внешностью напоминал ботаника, скорее уж алхимика{33}. Книжки странные у него в каморке завелись, ну и предметы разные, которые садовнику уж точно ни к чему: весы, тигли, колбы, реторты, даже телескоп. В последний раз я видела Гришу этой весной, когда заходила за рассадой анютиных глазок — они у него просто фантастические. «Как, — спрашиваю, — Гриша, продвигается твоя работа?» А он веселый такой, возбужденный: «Скоро, — говорит, — Евгения Дмитриевна, скоро! Я на пороге великого открытия!» И начал мне взахлеб о дриадах и сильфах{34} рассказывать, о том, что даже Конан Дойль, который Шерлока Холмса придумал, написал трактат «Пришествие фей», где всерьез доказывал, будто они существуют. И как завороженный повторял: «Появляясь время от времени на земле, они оставляют следы своих визитов на прекрасных зеленых лужайках, где влажные газоны носят отпечатки их танцев при луне…»