– Ох, Дим, до чего же хитер наш Стасик, – сказал Алешка, когда мы вошли в подъезд. – Подарок он приготовил! Своему другу! Тот еще подарочек! Так ему и надо!
– А я рад, что они помирились. Будут работать вместе.
– Ага! – Алешка усмехнулся. – Развалины фирмы разбирать.
Я надолго задумался над Алешкиными словами. У него, кстати, была такая манера: если он до чего-то додумался, никогда сразу не объяснит.
– Сам думай, – обычно говорил он в таком случае. – Тренируйся.
Вот я и тренировался. Какие развалины? При чем здесь вообще развалины? Откуда они возьмутся? Они должны появиться на месте нормального здания. А как? Землетрясения в Москве бывают редко. Ураганов в ближайшее время нам не обещают. Цунами до нас не докатится.
Значит – что? Эти развалины должен кто-то сделать…
Дошло! Стасик вовсе не простил Хорькову его предательства, он затаился и затаил праведную месть. Он приготовил ему подарок на юбилей в виде порядочного взрывного устройства.
Неслабо! Стоп! Но там же будут, на этом юбилее, и другие люди. Ни в чем перед Стасиком не виновные. И, может, даже очень неплохие, честные граждане. Не такой же он злобный, этот талантливый конструктор. Он же все время говорит, что каждый человек должен трудиться не ради денег или какой-нибудь там славы, а для пользы других людей. И он, конечно, прав. Сколько на земле стоит памятников тем людям, которые служили на пользу человечества. Героям, ученым, врачам, исследователям и покорителям. Даже подопытным собакам и лягушкам. А вот ни одного памятника какому-нибудь миллионеру я что-то не припомню. Да и за что ставить им памятник? Что там можно написать на постаменте в назидание потомкам? «Во славу человека, который путем обманов и махинаций накопил за всю свою жизнь тыщу миллиардов денег». Красивая память.
Нет, Стасик, конечно, все предусмотрел. Он, конечно, не допустит невинных жертв на берегу Самородинки. Он наверняка все предусмотрел. Придумал такое хитрое устройство, которое не заденет ни одного человека, но не оставит ни следа от поганой фирмы Хорькова.
Что ж, все стало ясно не только Алешке, но даже мне. Стасик приготовил для Хорькова подарок в виде взрывного устройства.
Но, как показало ближайшее будущее, мы с Алешкой немного ошиблись. Стасик поступил гораздо мудрее и хитрее. И беспощаднее. Ведь разрушенное здание можно восстановить или заново отстроить. А вот испорченную, так сказать – взорванную репутацию уже не исправить…
Юбилей Хорькова неумолимо приближался. И становилось как-то тревожно. Я даже сказал Алешке:
– Может, в милицию заявим? Или папе расскажем?
– И маме, – кивнул Алешка с усмешкой. – И бабушке. И дедушке в Питер телеграмму дадим.
– Лех, дом все-таки жалко. Такой красивый. Такой зеленый.
– А мне Стасика жалко. И тех ребятишек, которым он мог помочь, а этот гад Хорьков ему помешал. Дим, во всех книгах пишут, что зло должно быть наказано. И папа тоже всегда так говорит.
– Что папа говорит? – спросила мама, войдя в нашу комнату.
– Зло должно быть наказано.
– Смотря какое зло, – глубокомысленно изрекла мама. – Зло бывает разное, даже полезное. Например, уколы. Впрочем, папе виднее.
– Вот видишь, Дим, – сказал Алешка. – Стасик собирается сделать полезное зло. Вроде укола.
– Кому? – спросила мама.
– Неполезному человеку. Даже вредному.
– Тогда можно, – разрешила мама. – А куда вы намылились?
– На репетицию, – сказал Алешка.
Мама не возражала, она решила, что это опять какая-нибудь школьная репетиция. У нас в школе все время что-нибудь репетируют и экспериментируют. Она у нас так и называется: экспериментальная школа с гуманитарным направлением.
А у нас была совсем другая репетиция. Вернее, не у нас, а у Стасика. Мы на этой генеральной репетиции исполняли роль зрителей.
Стасик открыл нам дверь в черном костюме, в белой рубашке, с галстуком на шее. В руках у него была бумажка с текстом.
– Садитесь, – он сгреб с тахты на пол книги и журналы. – Слушайте. А потом скажете свое мнение.
Стасик распахнул дверь в соседнюю комнату, посреди которой великолепно сверкал своими латами полностью завершенный рыцарь. Стасик подошел к нему, положил руку на его железное плечо и выставил перед собой листок бумаги.
– Дорогой Толян! – Он начал читать по бумажке. – В этот знаменательный для тебя день я хочу подарить тебе в память о нашем детстве, о нашей дружной юности вот этого рыцаря, которого я сделал своими руками. Пусть он напоминает тебе, что человек должен быть добрым, честным, великодушным, сострадательным, справедливым. Каждый человек должен быть защитником слабых и угнетенных. Каждый человек должен думать не о себе, а о других. – Стасик замолчал, переводя дыхание. – Здорово?
Я промолчал, а Алешка сдержанно его похвалил. А потом спросил:
– И вы эти доспехи хотите подарить вашему Толяну? Вам не жалко?
– Я тебя не понял. – Стасику явно не понравилось, как слабо мы оценили его речь.
Алешка сказал:
– Когда я иду к кому-нибудь с подарками на день рождения, я думаю: жалко мне эту вещь дарить или нет? Если жалко – значит, подарок хороший. Если не жалко, значит, человек плохой.
Стасик долго смотрел на него, а потом произнес:
– Или ты слишком умный, или я слишком глупый. Выбирай.
– Мы оба дураки, – честно сказал Алешка.
– А моя речь? Она тебе понравилась?
– А я тут при чем? Вы же не для меня ее выучили. А Толяну понравится. Только он ничего не поймет.
– Он поймет. Только потом.
– Когда будет поздно, да? И от рыцаря ничего, кроме заклепок, не останется?
Стасик взглянул на Алешку с удивлением, а потом сказал:
– Рыцарь вернется ко мне. Запомни. И не с пустыми руками.
– Он принесет вам отрубленную голову Хорькова? На красивой тарелке?
– Примерно так.
Я слушал их и думал о том, что нахожусь в китайском театре. Где актеры движутся, танцуют, поют, говорят, но ничего из этого понять невозможно. Ни песен, ни танцев, ни слов.
Я понял лишь одно. Нужно терпеливо дождаться юбилея Толяна и в этот день запереть Алешку в шкафу, чтобы он оказался подальше от дома на берегах Самородинки.
Не забыть только поставить в этот шкаф с Алешкой стакан воды и тарелку с овсянкой. Он ее ненавидит, но от скуки съест.
Наконец этот день настал. Москва не отметила его ни салютом, ни иллюминацией. Даже наш мэр не посадил по этому случаю деревце в центре столицы. Зато на берега Самородинки ближе к вечеру начали съезжаться красивые машины с гостями. Из этих машин, дверцы которых с готовностью распахивали «козлы» Хорькова, выходили мужчины в черных костюмах, в белых рубашках, с галстуками на шее и полуголые женщины, у которых на шее что-нибудь висело и сверкало. Каждый раз, когда такая блестящая, как новые башмаки, пара входила в ворота, возле дома вспыхивал огненный фонтан в виде фейерверка и истерично взлаивали доберманы, которых обрадовали тем, что ради такого праздника посадили на цепь.