– Pardon, – пробормотал он. Через пару шагов он кинул банку в урну, она зазвенела.
Инна побрела дальше. Сердце колотилось, будто она пробежала стометровку. То ли испугалась такого неожиданного столкновения, то ли… Девушка прибавила шаг. Ее шпильки касались плит пола с громким цоканьем.
По залу раскатывалось эхо объявления:
– Продолжается посадка на рейс 8114 Париж – Монреаль… Пассажиров просим пройти к воротам 12…
Инна остановилась у большого панорамного окна на улицу, тронув плечом ярко-красный автомат «Кока-колы». В висках застучала кровь. Инна обернулась и увидела кресло с металлическим сиденьем в дырочку, стоящее на отдалении от других и от этого какое-то одинокое.
Девушка присела, откинулась на спинку. Сиденье было теплым, как будто на нем только что сидел кто-то другой. Она судорожно вздохнула, и этот вздох был похож на всхлип. Плакать и правда захотелось невообразимо, слезы подбирались все ближе к глазам, пока не закипели у самых век. Инна запрокинула голову. Со стороны могло показаться, что она с увлечением разглядывает потолок.
Обратный перелет был невыносим. Пассажиры явно желали ее скорейшей гибели, а может, дело было и не в них. Боль сверлила голову, Инна все забывала, путала, непослушные пластиковые стаканчики норовили выскользнуть из немеющих пальцев. Ко всему прочему, она чуть не забыла перевести селектор в нужное положение, но даже не ужаснулась: хотя за такое нарушение светил либо огромный штраф, либо отстранение от полетов.
– Что с тобой такое? Кто-то украл настоящую Инну и заменил ее подделкой, – попробовала пошутить Женя. Но, увидев ее бледность и блестящие глаза, перепугалась: – Эй, правда, что такое?
– Голова ужасно болит, – едва ворочая языком, пробормотала Инна.
Женя быстро сбегала за аптечкой, померила давление, дала таблетку и оставила коллегу в покое.
После набора высоты Инне все же пришлось приступить к своим обязанностям. Она улыбалась через силу, ноги в проклятых туфлях ныли, и хотелось только одного: земли, Москвы, теплой постели и – забыться.
Маленькой шалунье Сесиль исполнилось уже три года, а Марсель все еще в точности помнил тот день, когда она родилась. Он сидел в аэропорту Парижа, когда позвонила Дороти, рыдающая в истерике.
– Марсель, я рожаю! Они везут меня в больницу. Я же говорила, что ты не успеешь. Ну почему, почему ты никогда меня не слушаешь?!
Всю обратную дорогу в Монреаль он маялся в самолете. Пытался спать, но сон не шел, смотрел в иллюминатор, но ничего не видел. Его не оставляло ощущение, что он забыл, оставил на земле что-то важное. И эти мысли мешались с видениями о Дороти, которая, наверное, мечется сейчас в родильном отделении.
Он успел к самому финалу. И новорожденную Сесиль дали ему на руки. Ребенок был таким крохотным, таким сморщенным и плакал, но на отцовских руках тут же смолк.
– О, мсье, вы ей нравитесь! – засмеялась медсестра.
С тех пор Сесиль была папиной дочкой. Марсель не мог отказать ей ни в чем, вся жизнь его, работа, отдых – все было подчинено этой крошке. По воскресеньям он водил ее гулять на площадку, покупал сладости, отчего Дороти бесилась: она была сторонницей здорового воспитания детей. Впрочем, у нее самой не было особых склонностей к педагогике, и она только диву давалась, как этот мужчина знает все наперед. Марселю удавалось почти всегда угадывать: отчего плачет его дочь и чего хочет – даже пока она не умела говорить.
Молодые родители разговаривали с Сесиль на родных языках, Марсель на французском, Дороти на английском. Втайне Марсель мечтал, что потом он научит ее и русскому тоже.
Он осознавал, что не сможет развестись с Дороти уже никогда. Ну, если она сама не захочет, конечно. Нанести такой удар дочурке он бы не посмел. А Дороти все и так устраивало. Она писала в год по роману и очень скоро приобрела значительную известность, больше не сидела дома, ходила на презентации и интервью, ее приглашали на ток-шоу. Теперь супруги редко встречались, были заняты каждый своими делами. Даже с дочерью они общались в разное время. Так что мысль о разводе отпала сама собой, Марсель и так почти не чувствовал, что женат, – и был этому весьма рад. По крайней мере, Дороти теперь не докучала ему своим настроением, недовольством и пространными разговорами.
Они втроем переехали в собственный дом в пригороде Монреаля. Иногда к ним заглядывали Лена с Романом, изредка – знакомые Дороти.
Однажды Марсель приехал домой на обед. Сесиль играла с соседским мальчиком за оградой дома напротив, через улицу. Увидев машину отца, она заулыбалась.
– Папа приехал!
Забыв про соседского мальчика, девочка кинулась к обочине и на глазах у замершего от ужаса Марселя перебежала через дорогу. Машин в этот момент не было, но, несмотря на это, у Марселя внутри похолодело. Он схватил дочурку в объятия и сжал, ревниво, сильно.
– Сесиль Моран! – поставив ее на тротуар, проговорил он строго, стараясь унять дрожь. – Пообещай мне, что никогда больше не будешь вот так кидаться через дорогу. Никогда. Ни при каких условиях. Дорогу переходят, встав у обочины и посмотрев сначала влево, потом вправо. И убедившись, что машин нет нигде, слышишь, нигде – можно идти. Поняла меня?
Уловив незнакомые нотки в голосе отца, девочка сжалась и захлюпала носом. Марсель присел на корточки и обнял ее.
– Не реви. Я не ругаюсь, просто испугался за тебя, я ведь тебя люблю. Но пообещай мне, что переходить дорогу будешь осторожно.
– Обещаю, папочка, – прошептала Сесиль.
Марсель видел, как покраснели ее глазенки, видел застрявшую в светлом локоне колючку от соседской изгороди, зеленое травяное пятно на платьице.
– Пойдем, будем учиться переходить, – вздохнул он и потянул девочку за руку. Встав у дороги, он кивнул налево:
– Смотри. Нет машин?
– Нет.
– Тогда пойдем до середины. А теперь смотри направо. Нет машин?
– Нет.
– Вот так и надо переходить. Поняла?
Из соседского дома спешила мать мальчика, мадам Флорэн.
– Мсье Моран, что-то случилось?
– Не знаете, где наша няня? Дети играли без присмотра…
– А она ушла в магазин, сказала, что ненадолго.
Этого хватило. Через час Марсель уже рассчитал няню своей дочери. Простить ей такое он бы все равно не смог.
Дороти была в гневе:
– Ты считаешь, я буду сидеть с нею круглые сутки? Я, между прочим, тоже работаю.
– Найдешь другую няню. Или лучше я найду. Потому что лучше уж так, чем потом увидеть, как твой ребенок бежит прямо под колеса. Или тебе все равно?
Дороти впервые видела Марселя таким. Это была не просто ярость, или злоба, или недовольство. В его удивительного цвета глазах она отчетливо видела страх и затаенную боль, очень сильную, до сих пор не угасшую.