Беннетт спросил у красивой женщины, откуда ей это известно, и она сказала, что видела их в прошлом месяце в другом казино. Владельцы казино не возражают, сказала она. Они в любом случае получают свои деньги.
Эта женщина, говорил мне Беннетт, очень многое значила в его жизни на протяжении следующих трех лет.
Прошел не один час, но заснуть так и не получилось. Я надела халат и поднялась на крышу. В нашем доме всего шесть этажей, но он выше соседних дощатых домов с их залитыми гудроном крышами, искривленными трубами и спутниковыми тарелками. Четыре года назад, когда я здесь поселилась, с крыши был виден почти весь Манхэттен: Бэттери-парк, Крайслер-билдинг, – но из-за непрестанной застройки района от этого вида уже ничего не осталось. Когда Беннетт приехал ко мне в первый раз, было как раз Четвертое июля, и я привела его на крышу смотреть фейерверк. Фейерверк на Четвертое июля я всегда смотрю только со Стивеном – так повелось еще с детства, – но в тот раз я ему соврала, сказала, что уезжаю из города. Беннетт говорил, что еще не готов знакомиться с моим старшим братом и вообще приехал только на выходные и хочет провести их со мной.
В том году фейерверк устраивали над Гудзоном. Беннетт сказал, что это выглядит так, будто Нью-Джерси атакует Нью-Йорк. Кем же он был?
По небу неслись призрачные облака, а я боялась, что уже никогда не смогу вернуться к нормальной жизни. В ту ночь Беннетт напевал «На крыше», классическую композицию «Дрифтерс», и мы танцевали, обнявшись. Он сказал, что одна из его эмо-групп собирается сделать кавер. Я ему верила.
Кто-то оставил на крыше сломанный садовый стул. Я присела и подняла голову к небу. Единственный раз я видела звезды над городом, когда во время урагана «Сэнди» взорвалась подстанция и многие районы остались без электричества. В такой поздний час свет в окнах большинства офисных зданий не горел, но башня Всемирного торгового центра была ярко освещена, и тонкий серп месяца – символ ислама – располагался на небе так, что казалось, будто он прикасается к самой ее верхушке.
* * *
Я все-таки справилась. Я продержалась первую ночь. Я почти не спала, но выдержала до утра. В кухонном ящике, где лежали фильтры для кофеварки, обнаружились мюсли Беннетта. Я решила, что выпью кофе по дороге на занятия. За последние дни я похудела, так что смогла влезть в любимые узкие джинсы. Макияж ограничился маскирующим кремом под глазами.
Идти на Lovefraud.com после того, что я прочитала ночью, было просто смешно – изысканный слог Маркизы против страдающих брошенных американок, – но мне хотелось ответить на то письмо, которое прочитала несколько дней назад. Я написала:
Я прочла ваш пост с искренним сочувствием и нарастающим ощущением, что мне это очень знакомо. Я тоже встречалась с мужчиной, который задавал мне точно такие же вопросы и притворялся, что он работает агентом, хоть и не литературным, и никогда не приглашал меня к себе домой, а устраивал наши свидания в гостиницах в Мэне. Он тоже дал мне ключи от своей квартиры, а когда я поехала к нему, оказалось, что такого адреса не существует. Теперь вы понимаете, почему нам надо поговорить – и как можно скорее. Со мной можно связаться по электронной почте: [email protected].
Это был адрес защищенной электронной почты, которым я пользовалась для общения с участниками моих исследований.
…Возвращаться к занятиям было непросто. Я собиралась войти в аудиторию, когда лекция начнется, и уйти на пару минут пораньше. В колледже я слушала курс психологии и права. Мне представлялось, что в самом начале нам будут давать какие-то специальные знания на базовом уровне, но оказалось, что это был беглый обзор недавних происшествий из области пересечения душевных расстройств и противоправных действий. Я уже пропустила почти четверть всех лекций. В последний раз я была на лекции в тот день, когда погиб Беннетт. Мне было страшно встречаться с сокурсниками. Я хорошо понимала, как на меня будут смотреть: виктимолог, сам ставший жертвой.
Контингент учащихся на нашем курсе был очень разным: от патрульных полицейских, набирающих дополнительные баллы для скорейшего продвижения по службе, до бывших тюремных охранников, желающих дослужиться до старшего надзирателя, и психиатров, решивших переключиться на психологическую аутопсию. Наш кампус располагался неподалеку от больницы Рузвельта. Лекции проходили в старинном здании, построенном в 1832 году, – такие здания не редкость в кампусах Лиги плюща. Однако внутри все было устроено очень даже современно. Я приложила свою электронную карточку-пропуск к считывающему устройству на турникете и поднялась по лестнице в аудиторию. Профессор консультировался с кем-то из студентов, как запускать презентацию в PowerPoint. Свет еще не погасили, и когда я вошла, все обернулись ко мне. Стараясь не встречаться ни с кем взглядом, я тихонько сняла рюкзак и уселась на свободное место рядом с Амабиле. Его имя очень ему подходит. Когда у нас с ним был короткий роман, он мне сказал, что его имя означает «доброта» или «нежность». Когда я села, Амабиле протянул руку и прикоснулся к моей. Я заметила, что на нем – футболка «Бладхаундов», баскетбольной команды колледжа. Думаю, что, пока меня не было на занятиях, обо мне говорили все кому не лень. Я даже не удивлюсь, если мой случай когда-нибудь будет описан в литературе по криминалистике.
Я занялась изучением виктимологии, чтобы ответить на один вопрос. Не тот, которым задаются все: почему некоторые люди переступают черту, – а почему эту черту не переступают все поголовно? Хотелось понять, что меня сдерживает и насколько крепко. Мой интерес был не только научным; он был очень личным.
Мы со Стивеном – классические продукты культуры Среднего Запада со всеми сопутствующими стереотипами: наш отец был человеком консервативным, самостоятельным, честным и упрямым – когда не впадал в маниакальную фазу. В маниакальной же фазе он был обаятельным, бесшабашным и поистине обольстительным. Собственно, мама и вышла за него замуж в одну из таких фаз. Мамина семья приехала в Иллинойс из Калифорнии. Это были фермеры, бежавшие от Пыльного котла [2] во время Великой депрессии, не сумевшие устроиться в Калифорнийской долине и вынужденные работать на скотобойне в Чикаго и жить на Южной стороне, где селились и чернокожие, прибывавшие с Юга. Мама была независимой, сумасбродной, тщеславной и настоящей красавицей. Она совершенно не собиралась прожить всю жизнь на Южной стороне. Она уже носила Стивена и была на седьмом месяце, когда впервые столкнулась с маниакальными приступами мужа. Началось все с того, что он отказывался выполнять рекомендации акушеров и воздерживаться от секса на поздних сроках беременности жены. Он подкатил к маме, она ему отказала, и он переспал с маминой шестнадцатилетней племянницей. Женщины уходят от мужей и за меньшие прегрешения. Или хотя бы находят способы, как отомстить. Почему мама стерпела? Почему не преступила черту?
В школе я училась средне. В старших классах мечтала стать актрисой, художницей, поэтессой – в лучших традициях бестолковой юности, когда человек даже и не задумывается о том, есть ли у него талант. Окончив школу, я поспешила сбежать из дома. Села на междугородний автобус и поехала в Нью-Йорк. Автобус прибыл на место в два часа ночи. На улице шел дождь.