– Это полиция! Откройте дверь!
Лай не утихал ни на секунду.
– Вызываем контроль за животными! – крикнул один из полицейских.
Потом они вышибли дверь, и раздался оглушительный выстрел. Я услышала жалобный стон – почти как человеческий. Две остальные собаки тут же умолкли.
– Хорошие собачки, и ты хорошая, – сказал один из полицейских.
– Кажется, она мертвая.
Полицейские прошли дальше по коридору.
– О боже! – пробормотал один из них.
Я услышала, как его вырвало.
Дверь ванной комнаты распахнулась, и молодой полицейский опустился на корточки рядом с пустой ванной, в которой сидела я, сжавшись в комок.
– Вы ранены? – Изо рта полицейского пахло кислятиной после рвоты.
Я сидела, поджав под себя ноги, уткнувшись лицом в колени и прикрывая голову руками.
– «Скорая» уже едет. Мы должны посмотреть, нет ли у вас ран. – Он осторожно положил руку мне на спину, и я закричала. – Не бойтесь, вас никто не обидит.
Я так и сидела, застыв в позе, которой учат детей на уроках ОБЖ, когда проходят защиту от ядерного взрыва. Позже я узнала, что одним из симптомов острого стрессового расстройства является «замораживание», то есть полная неподвижность.
– Приехали из контроля за животными, – сказал второй полицейский.
Видимо, они приехали одновременно со «Скорой». Мужчина-врач тут же принялся проверять мой пульс, а женщина-врач осмотрела меня на предмет ран. Я продолжала сидеть, съежившись в ванне.
– Думаю, это не ее кровь. Но мне не видно живот, – сказала женщина-врач. – Надо поставить ей капельницу. Сейчас я вас уколю, милая.
Толстая, как вязальная спица, игла вонзилась мне в левую руку. Я закричала так громко, что собаки вновь принялись лаять. Теперь только две.
– Мы дадим вам лекарство. Оно поможет расслабиться.
Черный жар пополз вверх по руке, словно мне на руку надели нагретую перчатку. Чернота разрасталась, и вот уже стала настолько большой, что я смогла погрузиться в нее целиком – мягкий черный чехол, в котором можно исчезнуть, забыться.
– Нам нужно ее расспросить. Она может говорить? – спросил один из полицейских.
– У нее шок.
– Вас зовут Морган Прагер?
Я попыталась кивнуть, но черный чехол облегал слишком туго.
– Можете сообщить нам, кто был с вами в квартире? Мы не нашли никаких документов покойного.
– Она нас слышит? – спросил второй полицейский.
Меня положили на каталку и повезли по коридору. Когда мы проезжали мимо двери в спальню, я открыла глаза. Кровавая сцена уже не пугала меня, а скорее приводила в недоумение.
– Что случилось? – спросила я тоненьким голосом.
– Не смотрите туда, – сказала женщина-врач.
Но я смотрела. Беннеттом никто не занимался.
– Ему больно? – Мой собственный голос прозвучал словно издалека.
– Нет, милая, ему не больно.
Когда меня вывозили на лестницу, я увидела в прихожей тело Честера. Почему его пристрелили? Тучка и Джордж сидели в переносной клетке с маркировкой «Опасная собака».
Врачи не нашли у меня никаких ран, никаких физических повреждений, которые объясняли бы мою неподвижность и немоту, – за исключением редких криков, когда ко мне подходили слишком близко. Для моей безопасности меня поместили в психиатрическую больницу.
* * *
«Да» или «нет»:
Вы были участником или свидетелем опасного для жизни события, что вызвало у вас сильный страх и/или чувство беспомощности.
Вы снова переживаете это событие в сновидениях.
Вы постоянно вспоминаете это событие, когда бодрствуете.
У вас были мысли о самоубийстве.
У вас были мысли о том, чтобы убить кого-то другого.
Вы понимаете, что находитесь на лечении в психиатрической клинике.
Вы знаете, почему здесь оказались.
Вы считаете, что в том событии была доля вашей вины.
Я понимала, что эта милая женщина-психиатр – она представилась Селией – действует из самых лучших побуждений и задает очень правильные вопросы, чтобы выявить мое душевное состояние, но среди них не было тех вопросов, на которые мне нужно было найти ответы. Селия внимательно наблюдала за мной, сохраняя полную невозмутимость.
– Вы не обязаны говорить со мной прямо сейчас или отвечать на эти вопросы.
Она убрала листок с тестом в ящик стола и достала упаковку никотиновой жвачки.
– К ним привыкаешь еще похуже, чем к сигаретам, – сказала она.
С виду Селии было чуть за пятьдесят. Она носила простую прическу: хвостик, скрепленный черепаховой заколкой. Она налила себе кофе и достала вторую чашку.
– Вам с молоком? – Она вынула из крошечного холодильника пакет молока и принялась лить молоко в чашку. – Скажите, когда хватит.
Я вскинула руку.
– Сахар?
– Я все правильно помню? – Я заговорила впервые за последние шесть дней.
– А что вы помните?
– Мой жених мертв. Я нашла его в спальне. Его разорвали мои собаки.
Селия молча ждала продолжения.
– Я сразу же поняла, что он мертв. Еще до того, как вызвала «Скорую». До приезда полиции я пряталась в ванне. Полицейский застрелил одну из моих собак. – Я не могла смотреть Селии в глаза. – Это моя вина.
– Когда вас сюда привезли, вы были в шоке. Но память вас не подводит. Вчера ночью вам удалось заснуть? Вы хоть что-то едите?
На оба вопроса я ответила «нет». Я отвечала так на все вопросы, касавшиеся нормального состояния. Я вообще не представляла, как теперь вернуться к нормальной жизни. Как развидеть то, что я видела? Как можно видеть что-то еще?
– Я понимаю, как вам сейчас больно, и я могу прямо сейчас дать вам снотворное, но у меня нет лекарств от горя. Горе – это не болезнь.
– А у вас нет лекарств от чувства вины?
– Возможно, вы чувствуете себя виноватой, потому что с виной легче справляться, чем с горем.
– И что мне делать?
– Вы уже делаете. Вы со мной разговариваете. Это первый шаг.
– Разговоры не отменят случившееся.
– Вы правы, да. Но мы здесь не для того, чтобы отменить случившееся, – сказала она.
– Он мертв. Я хочу знать, что стало с моими собаками.
– Собаки – следственный материал. Их держат в питомнике до выяснения обстоятельств.
– Их усыпят?