– Не повезло тебе, мразь, – констатировал факт шофер, с уважением поглядывая в сторону Михаила.
– А кто смотрящим за тобой был? – спросил Родин, встряхивая того за воротник. – Он тут был?!
– Был да сплыл, – буркнул он, прикрываясь на всякий случай руками.
Подъехала полиция, воя сиреной. И полдня Михаилу пришлось потратить на дачу показаний, объяснений и составление акта задержания. То же пережил и автобусник.
– «Кто людям помогает, тот тратит время зря», – пропел он кусочек из песни Шапокляк, когда они наконец покинули здание районного отделения полиции и с жадностью закурили.
– Да уж, волокиты у них хватает, – качнул головой Михаил. – Но с другой стороны, не останови мы его…
– Чего это «мы»? Ты у нас герой. Не я. И тебе за то спасибо. Как представлю, что в моей машине убийство бы произошло! Ох, не приведи господи. На сутки бы тут торчал. А то еще и виноватым бы сделали, если бы этот бандит скрылся.
– Не о том ты думаешь, Слава, – подметил Родин и, отшвырнув щелчком пальцев окурок, пошел восвояси.
«Нет, еще не старею, – думал он, вдыхая морозный воздух, – кое на что еще годен».
Свободного времени у него теперь было на целые сутки. На следующую смену только завтра вечером, подсчитывал Михаил, садясь в другой автобус, как всегда, сзади. Может, позвонить сегодня Светлане? Он пошарил в кармане, но тут же вспомнил, что ее визитка в другой куртке. Не в спецовке. «Нет, все-таки старею. И нужен ли я ей? А она мне?» Но тем не менее всю оставшуюся дорогу к дому он думал о ней. Чем-то зацепила его скрюченное сердце эта журналюшка.
Вернувшись в свою холостяцкую квартиру, Михаил первым делом нашел ее визитку. Простенькая, не вычурная. Черным по белу значится: Серебрякова Светлана Николаевна. Далее номер личного телефона и телефон местного издательства «Родной город». Она там, оказывается, внештатный сотрудник. Это, разумеется, Родину все равно. Вот только не все равно, напрашиваться ли к ней на пирожки? Вообще-то деньги у него сейчас кое-какие появились. На букет, во всяком случае, хватит. И тут поймал себя на мысли, что не дарил бабам цветы с самой зари своей молодости. Даже забыл, что для них этот «ритуал» важен. Может, потому и Галина изменила? Вспомнив о ней, немного помрачнел. Но, быстро отогнав неприятные воспоминания, взялся за телефон.
* * *
– Так зачем же приехали, Аркадий Валерианович? – повторила свой вопрос Анна, обернувшись на Самохваленко и серьезно глядя ему прямо в глаза.
– Да это… Тут, в общем, такое дело… – замялся он, хоть, казалось, и был уже готов ответить.
– Ну так-с? – словно требуя от него отчета, вздернула она свои брови пшеничного цвета.
– Понимаете, Анна Владимировна, – почти официально начал он, – у меня задание есть. От руководства ВЧК, – но снова осекся. На лице Анны при этом не дрогнул ни один мускул. Как будто была предупреждена об этом. Или недопонимает чего? Немного удивившись такой реакции, Аркадий продолжил: – Оно состоит в том, чтобы я продолжил экспроприацию имущества в вашей семье. Вы… ваша семья попадает под категорию неблагонадежных, так сказать. Лично у меня относительно вас, Анна Владимировна, нет особых подозрений, но вот товарищ… – Он снова осекся, ловя себя на мысли, что говорит сейчас, как профессиональный чекист, но совсем непрофессионально подходит к делу.
– Но ваши товарищи так не считают, – воспользовавшись возникшей паузой, закончила за него фразу Анна. – Что ж, Аркадий, я вам весьма признательна за то, что относитесь к нам вполне дружественно. Как сосед. Даже как хороший приятель. Вы буквально покоряете меня вашей благосклонностью к нам…
– К вам, Анна, – прервал он ее речь, – Только к вам. Но вашей семье придется проявить сознательность и выдать советской власти хоть что-то ценное. Вы меня понимаете? Я должен отчитаться перед руководством о проделанной работе. Если Владимир Спиридонович что-то скрыл, вам всем придется очень туго. Вместо меня пришлют другого, и тогда Сибирь вам обеспечена. И это еще бы ничего, – не узнавая самого себя, горячо заговорил Самохваленко. Ему казалось, что не он сейчас говорит или делает это под гипнозом, но продолжал и не мог остановиться: – Если вы не знаете, то тринадцатого июня сего года отменен закон о неприменении расстрела, что действовал с ноября прошлого – семнадцатого. Видите, немного времени прошло, но стало ясно, что расстрел необходим. Слишком активизировались контрреволюционные элементы. Могут еще и в концентрационный лагерь сослать. И уж не знаю, что лучше, этот лагерь или сразу смерть. Поэтому, Анна, пусть ваш отец проявит сознательность и выдаст советской власти то, что припрятал на черный день. Поймите, я совсем не желаю вам плохой участи. Сдайте добровольно, – и он замолчал, тяжело дыша от своей пламенной речи и волнения, которое сейчас испытывал, ощущая себя предателем идеалов своей родной партии большевиков.
– Помилуйте, Аркадий Валерианович, но у нас ничего не осталось. Клянусь вам! – прижав к груди ладонь, вспыхнула Анна. – Мы отдали все! Весь дом с мебелью и скарбом, золотые монеты, все наши нехитрые женские украшения, даже некоторые платья и шубки. Буквально все, что могло представлять ценность для нового государства. И, поверьте, папенька не враг своей семье и тем более государству. Все, что у нас теперь есть, – это домик в селе, в котором мы вас вчера принимали, и огород, на котором усердно трудимся, осваивая новое для нас занятие.
– Я верю, – опустив глаза, проговорил Самохваленко. Он практически не сомневался в правдивости слов Анны, но… – Но я должен, понимаете, обязан предоставить в отдел хоть что-то, чтобы поверили и мне. Они.
Наступила продолжительная пауза, которую первой нарушила Анна, что-то сообразив.
– Послушайте, у нас осталась одна более или менее ценная вещь. Это шкатулка известного в Петербурге мастера. Шкатулка Карла Фаберже. Ее успел перед отъездом на войну подарить мне мой дядя. И еще вот это. – Она отбросила в траву корзину, сорвала с головы шляпку, отшвырнув следом за ней, и торопливо сняла через голову какой-то медальон, подвешенный на тонкой атласной ленточке розового цвета. – Вот, это тоже работа Фаберже. Он хоть и из серебра, а не из золота, но имеет свою ценность, – пояснила она, протягивая его на ладошке Аркадию. – Это мне папенька дарил на шестнадцать лет. Ну же, берите!
Аркадий наклонился за шляпкой и отдал ее Анне.
– Хороший обмен! – вдруг рассмеялась она. – Да возьмите вы, наконец этот несчастный медальон. Если он как-то поможет спасти нашу семью, то, поверьте, мне его вовсе не жалко.
Ее лучистый взгляд сейчас выражал веселость и искренность. Невозможно было оторваться от такого взгляда. Самохваленко стоял как истукан, не соображая, что делать. И снова инстинкты захлестнули его. Он осторожно прикоснулся к руке Анны, в которой та держала украшение. Оно ему сейчас было без надобности. Важнее было дотронуться до прохладных тонких пальцев, прильнуть к ним губами, чувствовать запах нежной девичьей кожи и наслаждаться хотя бы этим, чтобы вновь не напугать ее. И Анна не отпрянула, не оттолкнула. Она стояла неподвижно, а он, склоненный к ее руке, не видя выражения ее лица, не мог понять, что она испытывает. То ли снова страх, а то ли страсть. И, надеясь на последнее, все никак не хотел оторваться от ее узкой, слегка дрожащей ладони, сжимающей серебряный медальон. А затем его губы стали подниматься выше по обнаженной руке, дошли до сгиба локтя, до плеча. Запутались в мелких кружевах коротенького рукава. Перешли к шее. И он услышал учащенное дыхание Анны…