«Я поступила дурно! — упрекала себя Анжелина. — Как я могла, да еще в родном доме?»
И тут она заметила, что забыла запереть дверь на ключ.
— Я развратная девица, — сказала вслух Анжелина.
Через два часа она уже входила в лавку Блеза Сегена.
В лавке Сегенов стоял стойкий запах кожи, к которому Анжелина привыкла с детства. Между ремеслом сапожника и ремеслом шорника было много общего. Блез и его брат часто работали теми же самыми инструментами, что и Огюстен Лубе: иглами разных размеров, шилом, пробойниками… Но кожу они использовали разную. У Сегенов в ходу, в основном, была толстая, прочная коровья, бычья, иногда конская кожа.
Анжелина вошла в лавку. Несколько новых изделий висели на гвоздях, вбитых в стены, или лежали на козлах. Сама мастерская, довольно маленькая, находилась за стеклянной перегородкой. Никого не увидев, Анжелина с интересом принялась рассматривать недоуздки. На бирках было написано, для каких животных они предназначались: тягловых или верховых лошадей, мулов, ослов и даже пони. Ошейники с колокольчиками заказывались для баранов и козлов. Анжелина провела рукой по дамскому седлу из красной кожи, украшенному медными мебельными гвоздями [38] .
— Прекрасная вещица! — раздался игривый голос. — Да у нас посетительница! И какая посетительница!
Из узкой двери возле коридора вышел Блез. Он поправил ширинку. Этот жест вызвал у Анжелины отвращение, и она отвернулась.
— Мадемуазель Лубе! — продолжал ремесленник. — Какой сюрприз! Ты рассматривала седло, эге? Уж не хочешь ли ты купить такое же для своей старой клячи ослицы? Мсье Лезаж заказал это седло для своей снохи Клеманс на тридцатилетие.
— Красивое изделие, — вежливо согласилась Анжелина, смутившись при упоминании фамилии Лезаж. — Блез, я не собираюсь ничего покупать. Я пришла извиниться перед тобой. Я знаю, что моя собака напала на тебя. Мне очень жаль. Но мой отец ни в чем не виноват. Если ты не собираешься забрать жалобу, то впиши в нее мое имя, а не моего отца.
Мужчина расхохотался, не переставая неспешно рассматривать Анжелину с ног до головы. На нем были широкие брюки на грязных помочах, полосатая рубашка и куртка, подбитая овечьей шерстью. Из засученных рукавов виднелись мускулистые руки, покрытые густыми черными волосами.
— Будь уверена, я не заберу жалобу. Надеюсь, что жандармы пристрелили твою мерзкую овчарку, — проворчал он.
— Нет, не пристрелили. Я им сказала, что овчарка убежала в лес, и это правда.
Разговаривая с Блезом, Анжелина искала глазами Мишеля, брата шорника. Мишель был молодым человеком двадцати семи лет, недавно вернувшимся с военной службы. В городе он пользовался хорошей репутацией и был совершенно не похож на Блеза, что породило слухи о порочности их покойной матери.
— А ты хитрюга, Анжелина! — воскликнул Блез. — Ты им также сказала, что я собираюсь забрать жалобу. Они проезжали мимо верхом, эти самые жандармы, которые утром приходили к тебе. Э! Маленькая вертихвостка, меня не проведешь. Я думал, что мы с тобой договоримся полюбовски, как пишут в газетах.
— Полюбовно, — машинально поправила Анжелина.
— О, пусть так. Не строй из себя знатную даму, — резко ответил шорник. — Не вешай мне лапшу на уши. И потом, когда я тебя вижу так близко, я теряю рассудок.
Анжелина отступила на шаг. От Блеза пахло потом и прогорклым жиром. Она не могла выносить этот запах. Несмотря на все ее усилия, мужчина вызывал у Анжелины отвращение.
— Я могу возместить тебе ущерб, — сказала Анжелина. — Я готова заплатить два серебряных франка.
— Ба, плевать мне на эти су! Я стою на своем: я хочу на тебе жениться. Я не слишком привередливый, мне подойдет и дырявый кувшин. Иди сюда, я хочу тебе кое-что сказать…
Анжелина не понимала, о чем говорит Блез. Шорник взял ее за локоть и повел в комнату, расположенную за мастерской.
— Я не хочу, чтобы нас застали вместе. Я не такой плохой, как ты думаешь, дорогая Анжелина.
— Не называй меня так, — запротестовала она, пытаясь вырвать руку. — Если ты хочешь мне что-то сказать, можешь это сделать в лавке.
— Ты поступаешь опрометчиво! Однажды я тебя видел в лесу Монжуа. Я там охочусь. Но тогда мне было не до волков: ты выставила напоказ свои груди, а они такие белые! Как сметана, я бы сказал.
Дыхание Блеза участилось, глаза чуть не вылазили из орбит. Он сильнее сжал локоть Анжелины и, дыша ей в лицо, путано продолжал:
— Я видел тебя. Ты одевалась. А тот, сын Лезажей, я с ним столкнулся чуть раньше. Ты не лучше других девиц, Анжелина, но я никому об этом не говорил. Я только позволил повздорить с тобой тогда, на площади. Я шутил, только и всего. Эй! Чего молчишь? Ты в неоплатном долгу передо мной. Я мог бы болтать за твоей спиной, рассказать твоему отцу, что ты за штучка, или даже мсье Оноре Лезажу. Мне не нужны твои два серебряных франка. Мне нужна ты и немедленно. Мы будем жить наверху, а в лавке я поставлю деревянный прилавок и покрою его лаком. Ты будешь важно восседать за ним и вести счета.
Блез вцепился в руку Анжелины мертвой хваткой. Она была испугана словами шорника. В голове у нее помутилось и было такое чувство, что она летит в бездонную пропасть. Блез, с его медоточивыми угрозами, жандармы, страх, что собаку пристрелят, плачущий Анри, неприязненный взгляд доктора, слезы мадемуазель Жерсанды, ужасная история маленького Жозефа, погибшего или нет при пожаре в монастыре, нечистое дыхание Блеза, запах чеснока, вина, гнилых зубов… — все это вызвало помутнение рассудка молодой женщины.
— Эй, красавица, ты что, с дуба рухнула? — спросил Блез, увидев, что Анжелина закрыла глаза и сильно побледнела.
Он воспользовался этим моментом и обнял ее за талию. Теперь он уже шептал ей на ухо:
— Я даже думаю, что Гильем Лезаж обрюхатил тебя. Я не слепой. Когда ты дала мне в глаз на балу, четырнадцатого июля, ты не была такой тощей. В городе есть люди, которые задают вопросы о тебе, о мальчишке, племяннике Октавии. Вы не разлей вода, старая гугенотка и ты. Возможно, она пришла тебе на помощь. А этот малыш, он наверняка твой…
Анжелине казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ее самые страшные опасения приобретали реальные очертания: тайна, которую она так тщательно оберегала, была раскрыта.
— Нет, нет, ты говоришь ерунду, Блез, — простонала она. — Отпусти меня, мне больно!
— Но я хочу тебе добра, да! — возразил он. — Если ты станешь моей женой, то в городе ни один человек не осмелится судачить о тебе. Я заткну ему рот. А твой мальчишка станет моим, я дам ему свою фамилию. Все бумаги мы подпишем в день свадьбы. Соглашайся, Анжелина! Ну?