Выбрав наконец себе девицу, Хруст уставился на нее масляным взглядом.
– Может, в покои пойдем? – так Эдик называл отдельные номера клуба.
– Что-то мне не до девок, – пробурчал Чарущев.
– Да ладно, Арсений, выкини глупости из головы, надо радоваться жизни… Смотри, как на тебя вон та рыженькая смотрит…
– И все-таки у меня из головы не выходит, кто убил девицу и Дмитрия?
С сожалением отвернувшись от глубокого декольте брюнетки, Хруст недовольно бросил:
– Какой-нибудь отморозок, у которого не все дома…
– А черная роза? – уныло пробурчал Чарущев и вздохнул: – В довершение ко всему каждый день полицейские у нас ошиваются…
– Черная роза – это круто, – хохотнул Хруст. – Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви… Да псих натуральный наш убийца…
– Все шутишь, – обиделся Чарущев. – Я с тобой серьезно, а ты глумишься…
– А ты хочешь, чтобы я рыдал? – посерьезнел Хруст. – Я ума не приложу, кто убил Димку и эту девицу, только шестое чувство говорит мне, что этими беднягами дело не закончится, будут еще убийства…
– Ты с ума сошел! – побелел от ужаса Чарущев и стал озираться. – Какие убийства, что ты мелешь?!
– Ну, в этот клуб убийца вряд ли проникнет, – громко засмеялся Хруст. – Здесь крепкая охрана, так что не пугайся…
Окружающие стали обращать на них внимание, и, заметив это, Чарущев пнул своего спутника под столом.
– Не забывайся, мы здесь не одни…
– Да я шучу, неужели непонятно? – продолжал заливаться бессмысленным хохотом Хруст.
Чарущев понял, что художник прилично набрался.
– Ты уже хорош, – разозлился он. – Давай поднимемся в номер…
– Только захватим вон ту темненькую, – ткнул пальцем в девицу художник.
– Ты отоспись сначала, а потом девушку проси, – прошипел Чарущев, пытаясь увести приятеля. Но тот заметно потяжелел, к тому же стал противиться, не желая уходить.
К их столику подскочил улыбчивый официант.
– Может, помощь нужна?
– Не мешало бы, – оскалился Чарущев, изображая улыбку. – Господин не рассчитал свои силы…
Моментально появился вежливый охранник и, легко подхватив Хруста, повел его под руку, следуя за Чарущевым.
Проходя мимо девиц, Хруст сделал попытку вырваться, отчаянно подмигивая незнакомкам, но охранник пресек его попытку и повел дальше, довел до номера, уложил его на диван и бесшумно удалился.
Раздосадованный владелец фотостудии уселся в ногах приятеля:
– Эдик, ты ведь пил не много, а почему такой пьяный? Кокаина в туалете нанюхался? Я тебя сколько раз предупреждал, чтобы ты не принимал наркоту…
Хруст зашевелился и выкинул вперед руку.
– Так точно, предупреждал, но ты знаешь, что легкие наркотики мне необходимы для вдохновения…
– Мы с тобой договаривались, что только легкие, а судя по твоему состоянию, ты принял приличную дозу гашиша… Ты понимаешь, что погубишь себя?!
– Я художник, – в забытьи пробормотал Хруст. – Я гений… Мне можно все…
В бессильной злобе Чарущев вскочил.
– Скотина ты, а не гений! – воскликнул он. – Если ты будешь продолжать в том же духе, то быстро угробишь себя и плохо кончишь…
– Душно, открой окно, – пробормотал Хруст жалобно.
Чарущев попытался открыть раму, но у него не получилось, тогда он открыл балконную дверь.
– Завтра утром, чтобы как штык был на работе…
Хруст тем временем окончательно впал в забытье и уже никак не реагировал на слова своего шефа.
Сердито хлопнув дверью, Чарущев стремительно покинул номер и помчался на работу.
Войдя в вестибюль, он кинулся к приемщице.
– Как дела? Клиенты есть?
Верочка страдальчески закатила глазки.
– Ни одного человека, ребята сидят, скучают без работы…
Помрачнев, Чарущев поплелся в свой кабинет.
– Пригласи всех ко мне на совещание, – не глядя, буркнул он.
– Вас следователь искал, – крикнула Верочка ему вслед.
– Что хотел?
– Просил, чтобы я позвонила ему, как только вы появитесь…
– Даже и не думай, – фыркнул Чарущев. – А теперь иди, созови ко мне ребят, и сама подтягивайся, только входную дверь на ключ закрой…
Через пять минут фотограф и три художника сидели перед владельцем студии. Запыхавшаяся Верочка устроилась с краю, словно школьница раскрыла тетрадку и достала шариковую ручку.
– Тетрадку можешь закрыть, записывать ничего не надо, все, что я скажу, – запомните и примите к действию… – Сделав паузу, Чарущев продолжил: – Вы все знаете, что наши дела плохи – мы близки к разорению… И у нас есть два пути: первый – бороться, второй – сдаться… Есть какие-нибудь другие предложения?
Художники не спешили высказываться и молча ждали, что предложит шеф.
– Так какой путь нам предпочтительнее: первый или второй?
Художник Данила Меньшиков зашевелился:
– Мне лично симпатичнее первый вариант – бороться…
– Я тоже за первый, – поддержал его фотограф Слава Огородников. – Только как бороться? И с кем?
Остальные художники, Михаил Дроздовский и Марат Гареев, тоже выбрали борьбу.
Глубоко вздохнув, Арсений Чарущев заговорщицки произнес:
– Наши конкуренты решили уничтожить нас и выбрали опасный и преступный метод борьбы с нами… Если мы будем молчать и бездействовать – нам конец…
– А кто эти конкуренты? – вмешался Марат Гареев.
– Если бы я знал, – недовольно проворчал Чарущев. – На то они и конкуренты, что действуют тайно… Убийства – это их рук дело, и, надо сказать, удачный ход: видите, клиенты к нам больше не идут…
– И что мы делать должны? – не выдержал Данила Меньшиков.
– А вот это мы с вами должны продумать вместе… Вы среди своих товарищей художников и фотографов проведите разведку боем, поинтересуйтесь осторожненько, кто нашими методами пытается работать, кто нам хочет навредить?
– Понятно, – одобрительно зашумели сотрудники. – Это мы сделаем…
– Второе, нужно всю эту неприятную ситуацию развернуть в обратном направлении, то есть чтобы она работала на нас. Для этого необходимы толковые работники средств массовой информации, и если у вас есть знакомые в этой среде и предложения, как это сделать, я готов выслушать и финансировать…
В девятнадцатом веке чтобы сделать фотографию, желающий иметь фото должен был сидеть неподвижно в течение двадцати минут, а для того, чтобы человек не шевелился, голову сзади крепко держала железная рогатка. Фотографии получались неясные, еле заметные, и приходилось подправлять, подрисовывать, одним словом, сильно ретушировать, или как это тогда профессионально называлось, «разделывать» акварельными красками.