Маргарита при этих словах смутилась.
– Да эта копия случайно попала ко мне, мне ее знакомый подарил.
– Подарил, – усмехнулась Лялька, они договорились, что никому не будут рассказывать, как на самом деле картина попала к Маргарите и про ее отношения с Башлыковым. – Твоего знакомого копия этой картины убила, даже в Лондоне его нашли!
Данила слегка напрягся, но сделал вид, что не услышал.
– А сколько людей она еще погубила? – не унималась Лялька. – Вначале твою сестру, потом фотографа, потом художника, а потом еще и директора салона. Ужас – картина-убийца!..
– Кстати, – прервал ее Михаил, – это можно обозначить как-то для привлечения народа, сделать копии «Неизвестной» и продать любителям пощекотать нервы, уйдет влет…
Маргарита украдкой вздохнула: чем больше она узнавала про свою прапрабабку, тем больше проникалась к ее судьбе, теперь ее заинтересовал и сам Иван Крамской, написавший этот шедевр. А Лялька с Мишей все про прибыль, про привлечение покупателей, где та грань, разделяющая материальное и духовное, Маргарита не знала, но чувствовала, что в этом есть что-то неправильное и Ляльке нужно остановиться.
Погода была чудесная, солнце ласково сияло с голубых небес. Щедрая осень в красках не поскупилась, листва полыхала то багряным, то ослепляла желтым, то умиротворяла зеленым. Красота царила вокруг несказанная, даже белоснежные облака застыли в немом восхищении.
В доме Крамского на Сиверской станции собрались художники, они прослышали, что Иван Николаевич хочет покинуть их товарищество.
Обида мучала Крамского, он жаловался, что к нему относятся без должного уважения и внимания. А ведь он, хотя работал только над дорогими заказными портретами, активно выступал на собраниях товарищества и вел бурную общественную жизнь, ратовал за значение имени в искусстве, доказывал, что авторитет художнику дается великом трудом и должен быть оценен. Любому произведению он давал справедливую, честную оценку.
А его размышления о пути национального творчества мгновенно подхватывали выдающиеся литераторы и повторяли с почтением. Блестящие высказывания Крамского расходились на цитаты, его называли самым умным, самым интересным и самым оригинальным художником. И были правы, потому что каждое его слово было весомо и обдуманно. Для художественных критиков его мнение или оценка становились основой для статей, они, развивая его точку зрения, превращали в канон.
Молодежи предлагали изучать труды прославленного художника, брать пример с Крамского, но дерзкие молодые таланты игнорировали его живопись, считая устарелой, неколоритной и безвкусной, и критиковали, как он когда-то не признавал академизм в изобразительном искусстве.
В действительности Иван Крамской уже давно отстранился от общественных дел, ему мешали два обстоятельства: его нездоровье и чудовищная занятость. Если от болей еще хоть как-то помогали уколы морфия, то времени у него из-за постоянной работы катастрофически не хватало.
На выставки он постоянно опаздывал, его картины ждали неделями, а то и месяцами, что сильно затрудняло работу устроителей. На собраниях появлялся последним и высказывался мало. А его литературно поставленные речи утомляли на общих встречах, наводили тоску и скуку на молодых слушателей. Крамской благодаря своему уму и проницательности заметил отношение новых художников, обиделся и ограничил круг общения.
Теперь его окружали только близкие люди, которые находили в его рассуждениях много нового, интересного, особенно в области политики, ведь он был единственным, кто попадал в высшие правительственные круги, был информирован и мог давать оценку.
Раздражительный из-за тяжелого заболевания Крамской не раз высказывался, что его забыли, не относятся к нему с должным уважением. Упрекал членов товарищества, что они забыли первоначальные идеи русского искусства, погрязли в буржуазности, что они напоминают торгашей, собирающих в свою пользу двугривенные. Заявлял, что товарищество изжило себя и для того, чтобы хоть как-то его сохранить, нужно передать его академии. Конечно, он не всегда был справедлив, он был богатым человеком и более не нуждался в этих двугривенных, составляющих заработок перебивающихся на копейки нищих художников, представляющих на выставку бедные экспонаты. Как говорится, бедный богатого не разумеет.
Болезнь, усталость Крамского вымотали его, и он решил посвятить себя только работе, даже если это заказные портреты.
И вот сейчас, когда художники из товарищества собрались в его доме за большим столом, Крамской озвучил свое желание.
Услышав такую новость, все встревожились и заволновались.
– Помилуйте, Иван Николаевич! – громогласно произнес Илья Репин. – Мы все вас уважаем, почитаем, любим… Каждое ваше слово впитываем, восхищаемся вашим умом и талантом, а вы решили нас огорчить, уйти из товарищества! Да все дело погибнет без вас!
Другие художники шумно поддержали Репина и стали умолять Крамского не оставлять их без покровительства.
Все растрогались, на глазах Крамского и присутствующих появились слезы. Слабым голосом он поблагодарил своих товарищей, взгляд его был наполнен любовью к каждому. Но он словно чувствовал, что дни его сочтены, и он любил всех и прощался со всеми.
Несмотря на свою болезнь, Крамской не избегал общества, а напротив, в его доме было весело и многолюдно от гостей. Собирались его товарищи, сновала молодежь, его дети, друзья его детей. В сизых от сигаретного дыма комнатах спорили, играли в винт. Со счастливой улыбкой, с выражением бесконечной любви и доброты к людям, к своим близким, товарищам, детям Крамской смотрел вокруг и радовался. Вот ради чего стоит и нужно жить! Вспоминал ли он Матрену Саввишну, трудно сказать, он был счастлив другой любовью. Любовью ко всему миру, любовью к своим близким. Теперь его мучала только одна мысль, как они останутся без него? И он, чтобы обеспечить их будущее, работал с удвоенной силой.
Он подстегивал себя морфием и писал по пять часов без остановки, такую нагрузку и здоровый человек не вынес бы. Иногда, когда художник стоял за работой, он вскрикивал от боли, но продолжал писать, не останавливаясь.
В свое последнее утро Иван Николаевич был как никогда бодр и весел. Оживленно разговаривал с доктором Раухфусом, портрет которого писал, и вдруг повалился на пол, прямо на лежавшую под ногами палитру. Доктор успел подхватить художника, но Крамской был уже был мертв.
Илья Репин вспоминал, что он не видел похорон сердечнее и трогательнее.
Солнце заливало светом огромную, медленно движущуюся похоронную процессию на Смоленском кладбище.
Попрощаться с покойным пришли многие, и все стояли в скорбном молчании, пока гроб опускали в могилу.
Со словами прощания выступили ученики прославленного художника.
«Мир праху твоему, могучий русский человек, выбравшийся из мира захолустья… Сначала мальчик у живописца на побегушках, потом волостной писарь, далее ретушер у фотографа… В девятнадцать лет ты попал наконец на свет божий, в столицу. Без гроша и без посторонней помощи, с одними идеальными устремлениями, ты быстро становишься предводителем самой даровитой, самой образованной молодежи в Академии художеств. Мещанин, ты входишь в Совет академии как равноправный гражданин и настойчиво требуешь законных национальных прав художника.