– Хорошо, Генри… если только… сделать показ для театральных…

Генри вновь вскочил на ноги; его длинная худая фигура распрямилась резко, как складная трость.

– Вот и прекрасно! – громко заявил он, хлопнув Стокера по плечу. – Друг мой, во-он в том шкафчике, – он указал на изящный шкаф с застекленными дверцами в углу кабинета, – превосходнейший ямайский ром! Полагаю, мы можем выпить за успех нашего проекта!

Оба приятеля, придвинув кресла, расположились возле стола, где красовалась пузатая бутылка и пара рюмок. Тощие коленки Генри торчали над низеньким столом.

– За успех! – провозгласил Ирвинг, торжественно подняв рюмку с коричневой жидкостью.

После второй порции рома умиротворенный и расслабившийся Стокер подумал: «А ведь и правда, хорошая идея: сделать показ только для своих. «Вампир Дракула»… нет, просто "Вампир"! Тогда эти двое никак не узнают…» Он вздохнул и с улыбкой посмотрел на Генри. Тот, сверкая взглядом из-под кустистых бровей, увлеченно рассказывал байки из театральной жизни, однако Стокер слушал вполуха, продолжая успокаивать себя и твердить: «Не узнают они. Не узнают».

Мысли сделались тягучими, густыми и приятными, как горячий шоколад. «Все обойдется», – окончательно решил Стокер и потянулся к вновь наполненной заботливым Генри рюмочке.

Воспоминания, воспоминания…

Когда граф, сам не ведая как, добрался до аббатства Карфакс, Цепеш встретил его на пороге, с раздражением грызя зелёное яблоко.

– О, наконец-то, – сказал он. – Я чуть было не отправился вас разыскивать. Ну и где вас черти носят среди бела дня?

У вампира не хватило сил отвечать на эти новые колкости. Он просто прошёл мимо господаря валашского. Однако лечь спать – последнее, чего ему сейчас хотелось бы, а потому он сел за стол и с тяжким вздохом подпер подбородок рукой.

Цепеш снова возник перед ним:

– Так что же стряслось? Рассказывайте.

Новый, ещё более тяжкий вздох был ему ответом.

Недогрызенное яблоко упало на пол. Цепеш наклонился к графу, заглянул ему в лицо и сказал совсем иным тоном – тёплым и сочувственным:

– На вас лица нет. Что, всё так плохо?

– Всё – так – плохо, – произнёс граф, удивляясь загробности своего голоса. Прежде ему специально приходилось добиваться такого эффекта, а теперь получилось само. Только его это ничуть не обрадовало.

Цепеш покачал головой и исчез из поля зрения. Граф продолжал сидеть, облокотясь на стол и предаваясь смутным думам, от которых его оторвало раздавшееся сбоку бульканье. Прямо к нему по столу прилетела кружка, откуда разило спиртным духом.

– Пейте.

Вампир отодвинул кружку:

– Не могу.

– Надо. – Цепеш снова придвинул кружку, теперь настойчивее. – Полегчает.

– Да говорю же, не могу! Я никогда не пью вина.

– Так что ж с вами делать? – Судя по звукам, князь сам глотнул средства от тоски. – Вот беда! Сам на себя не похож… Чем же вам помочь?

Если бы граф знал, непременно сказал бы сейчас Цепешу Потому что это был какой-то новый, удивительный Цепеш. Такого Цепеша граф ещё не видел. Неужели всё так просто, и человеку достаточно всего лишь перестать быть вечно издевающейся сволочью, чтобы все вокруг прониклись к нему доверием? Вампир не забыл прежнего Цепеша. Но, против воли, начинал проникаться.

Новый Цепеш присел возле него. Положил руку на плечо. Заглянул в лицо каре-зелёными глазами, внимательными и растроганными:

– Ну, чем вас утешить, а? Скажите же, не молчите! Ну хотите… хотите, я вас испугаюсь?

– Что?!

– То есть, я не уверен, что получится. Но я постараюсь. Хотите? Только скажите!

Граф не в состоянии был больше терпеть. Слёзы обжигали глаза, слова рвались бурным бессвязным потоком:

– Я побывал в лечебнице… Сьюарда… Там один австриец… врач… заставил вспомнить… как с этим жить? Невыносимо…

– Австрийский лекарь наболтал вам каких-то сказок? Наплюйте! Кто им верит?

– Нет, он ничего мне не говорил, я сам вспомнил! Сам! Зеркала… моё имя… о, теперь я всё понимаю!

И, сперва также отрывочно, но постепенно всё более связно, Дракула изложил Цепешу последовательность событий, увязывающую в единое целое и рассказ Стокера, и его собственные воспоминания, уклониться от которых больше было нельзя.

Шёл уже седьмой год с тех пор, как Ласло Эстерхази уединился в своём карпатском замке и всецело посвятил себя оккультным опытам. В первое время беспокоили его и родичи, которым не нравились его неподходящие для дворянина занятия и сопутствующая им тёмная слава; и сильные мира сего, которые совсем недавно пользовались его услугами и просили новых. Однако постепенно и те, и другие вынуждены были смириться с его нежеланием поддерживать старые связи. Это его вполне устраивало. Единственными, с кем он продолжал по необходимости видеться, были жители принадлежащей ему деревни, которые поставляли еду и вино для его стола. А он, заботясь об их и, следовательно, собственном благосостоянии, наколдовывал необходимую для хороших урожаев погоду, давал лекарства от свирепствовавших в округе болезней. Он понимал, что это не вызывает благодарности, а напротив, усиливает страх перед ним; видел, что его пилюли и отвары они многократно крестят, прежде чем проглотить; слышал однажды произнесённое у себя за спиной шипящим шёпотом «дракула» – это невенгерское, заимствованное от румын словцо означало что-то вроде «сын дьявола». Но что ему за дело до всего этого? Между их неоформленным младенческим сознанием и его изощрённым магией умом зияла пропасть, которую он не имел ни малейшего желания заполнять. Для этого он был слишком аристократ – отпрыск гордых Эстерхази.

Лишь одна, зато великая задача стояла перед ним: наладить прямое сообщение с иным или, как именуют его истинные адепты, Тонким миром. Чтобы люди, оснащённые новейшими магическими техниками, смогли, не умирая и не теряя сознание, проникнуть туда и своими глазами увидеть красоты и ужасы, столь пристально описываемые жрецами всех религий. Чтобы его обитатели – боги и ангелы, бесы и страшилища – заглядывали на ужин, делясь рассказами о том, как там у них всё устроено… Демонов и двойников Ласло научился визуализировать давно, однако знал, что это всего лишь овеществлённые проекции сознания. На подобном жульничании основана львиная доля славы магии как таковой. Так или иначе, он это перерос. Его занимали зеркала, издавна считавшиеся вратами в потустороннее. Количество магических приёмов, которые он применил к этим стёклам, покрытым с одной стороны сплавом ртути, всё росло и росло, а результата всё не было и не было. Другой на его месте отступил бы, однако Ласло Эстерхази, в придачу к врождённым талантам и необыкновенно обширным знаниям в области магии, обладал редкостным упорством – которое было вознаграждено. На седьмом году опытов его старания, казалось, приблизили его к результату. Если зеркала, в которые он до этого швырял слова магических формул, в лучшем случае трескались под напором рвущейся изнутри силы, то с новым – самым красивым, прозрачно-чистым, в бронзовой раме – начало происходить что-то новенькое. Стекло не трескалось, зато, стоило отвернуться, колебалось, точно густой дым или вода в пруду.