Попетляв еще какое-то время по узким улочкам, мощеным булыжником, он заметил вывеску: «Кот и сметана». На выкрашенном светло-зеленой краской квадратном щите был намалеван жирный рыжий кот, перед которым стояла несколько кривая миска, наполненная чем-то белым, долженствовавшим изображать сметану. Кот умильно облизывался. Животное на картине явно страдало косоглазием – по вине художника. В пыльном окошке теплело желтое пятно света; слышался гул голосов и приглушенная развеселая музычка. Ренфильд дернул на себя скрипучую дверь и вошел внутрь.

В полутемном грязноватом помещении наблюдалось несколько деревянных длинных столов, за которыми на скамьях сидели посетители, явно не принадлежавшие к сливкам лондонского общества. Сливки в этот район и не заглядывали. На оклеенных обоями с непонятным рисунком стенах виднелась пара картин: на одной изображался охотник с собакой и ружьем, стоящий у лесного озера, на другой – играющие в карты собаки, одетые как джентльмены. Оба шедевра были от души засижены мухами, так что разглядеть детали представлялось весьма затруднительным. Да никто ими и не интересовался: клиенты были заняты тем, ради чего сюда пришли – пили, ели, обсуждали насущные проблемы, шлепали об стол картами. В сизом вонючем облаке табачного дыма сияла, как луна в облаках, толстая физиономия бармена в белом, точнее, сером фартуке. Носатый мальчик-скрипач на табуреточке выводил нечто жизнерадостное, но ужасно фальшивое. Впрочем, никто не возражал.

Ренфильд огляделся и присел на краешек скамьи возле личности, показавшейся ему наиболее добродушной. Личность эта, на вид лет тридцати с лишним, одетая в потертый пиджак с заплатами на локтях, именовалась Уильямом О'Лири и зарабатывала себе на жизнь чисткой обуви. Добродушное выражение лица мистеру О'Лири досталось от родителей; его папаша тоже на всех производил впечатление душевного парня, хотя это был чисто внешний эффект: стоило бравому ирландцу залить в себя стаканчик-другой джина или виски, его сразу же тянуло на подвиги, заключавшиеся в расквашивании носов джентльменов, не согласных с мистером О'Лири-старшим по тому или иному вопросу.

Причем абсолютно без разницы, по какому именно. Дискуссии заводились на любую тему, финал был всегда примерно одинаков.

Уильям был поспокойнее. К крайним мерам он прибегал не после второго стакана, как его папенька, а после третьего-четвертого, не раньше. До этого он действительно был способен на благородные душевные порывы – например, угостить ближнего своего пивом, в обмен на то, чтобы этот ближний потом слушал излияния мистера О'Лири весь оставшийся вечер и, главное, соглашался со всем сказанным.

Наш мистер Ренфильд, не знавший всех этих подробностей, присел возле вышеупомянутого О'Лири – крепкого мужичка с располагающим открытым лицом и веселым (правда, уже слегка мутным) взглядом ярко-синих глаз. Возле мужичка лежала полотняная сумка, из которой высовывалась деревянная щетка и еще какая-то ерунда, выдававшая профессию милейшего лондонца.

Уильям О'Лири как раз приканчивал третью кружку пива, заедая пирогом с говядиной. Он покосился на странного джентльмена в больших не по размеру штанах и узком пальто, из-под которого виднелось нечто, напоминавшее пижаму. Джентльмен кротко смотрел в его тарелку. Он явно хотел есть.

– Что, сэр, никак, вы на мели, что ли?

– Ну… – замялся бывший адвокат, не сводя глаз с пирога. – Как бы вам сказать… просто… я посмотрел на вас и подумал: «Вот человек, который уж наверняка прекрасно разбирается в кулинарии. У него непременно изысканный вкус, и он сможет мне посоветовать, что тут стоит заказывать, а что нет». Простите, если отвлекаю вас от ужина.

– В чем я разбираюсь? В ку… А, в еде, вы хотите сказать? Ну да, у меня это… ик! – ик – зысканный вкус, это в точку, – растаял мистер О'Лири.

Ренфильд учтиво поклонился.

– Позвольте представиться: Ренфильд, адвокат. Увы, бывший.

– Ну ничего себе – адвокат! – с уважением покачал головой Уильям. – А я Уилл О'Лири. Чищу обувь. Слушайте, мистер адвокат, а что вы забыли в нашей-то дыре? Сколько сюда, в «Кота и сметану» хожу, никогда адвокатов тут не видел.

– Ах, это долгая и грустная история, – состроил похоронную мину Ренфильд. – Могу лишь сказать, что люди иногда бывают очень злы, не хотят понять ближнего своего…отбирают у него все и запирают в… ну, неважно, куда.

– Н-да-а, – протянул О'Лири, рассматривая бледную физиономию Ренфильда. Верить или не верить этому странному джентльмену? Хоть костюм его не больно-то смахивает на адвокатский, зато черты лица довольно благородны, взгляд умный… короче говоря, шут его знает, а вдруг не врет?

– Видать, вы натерпелись в жизни. Это, получается, вас ограбили, так?

Ренфильд состроил неопределенную гримасу, долженствующую означать согласие.

– Ну, можно и так это назвать…если в широком смысле.

– Уж не из-за женщины ли весь сыр-бор? – поинтересовался О'Лири, прихлебывая пиво.

Ренфильд только закатил глаза.

– О, нет, уважаемый мистер О'Лири. Я пострадал за идею. За правду и научный прогресс.

О'Лири теперь уже с живейшим интересом и уважением воззрился на Ренфильда.

– Слушайте, мистер адвокат, а не хотите сами попробовать пирог? Я вас уверяю, он просто расчудесный! – С этими словами Уильям отломил пол-куска и вручил Ренфильду. Проголодавшийся адвокат с благодарностью принял подарок и вцепился в него зубами.

Через полчаса О'Лири и Ренфильд чокались пивными кружками и пили за научный прогресс и высокие идеи, причем О'Лири уже мог только улыбаться, пить и кивать. Он к этому моменту уже успел поведать Ренфильду о своей ревнивой супруге, трех прожорливых детях и всех тяготах жизни простого чистильщика обуви. Ренфильд все это выслушал с приличествующим случаю сочувствующим выражением, чем заслужил дополнительную симпатию ирландца. Два джентльмена пришли к полному взаимопониманию. Разница между ними сейчас заключалась лишь в том, что Ренфильд был практически трезвым – так, только чуть-чуть навеселе, – а О'Лири уже находился на полпути в нирвану. Ирландец чувствовал горячую любовь к новому другу, счастье от общения и обилия пива и желание поспать. Последнее очень скоро возобладало, и добродушный ирландец воткнулся носом в тарелку с остатками пирога и мирно уснул.

Ренфильд немного подумал, и, воровато оглянувшись, вытянул из-под бока нового приятеля сумку с орудиями труда. Никто не обращал внимания на него, и он смог беспрепятственно проскользнуть к двери, а там и на улицу.

Искусство требует жертв

А в «Лицеуме» шла репетиция. Как водится, дым стоял коромыслом. Даже более, чем всегда, ибо нынешней постановкой, пьесой «Вампир», занимался сам Генри Ирвинг. Облаченный в черный плащ мужчина лет пятидесяти с несколько помятым набеленным лицом, обречённо опустив руки, стоял возле кровати, где с кислой миной восседала блондинка с пышными формами, упакованными в кисейный пеньюар. Помощник Генри, молодой режиссер Ч., пытался втолковать актерам, как надо играть. На столике рядом с кроватью валялась толстая стопка листков – сценарий.