Что касается Фанфана, то ему, в принципе человеку городскому, не очень светила перспектива жить в каких-то дебрях. А если учесть обещание Винтера сделать его богатым, то и вовсе на идее гарсона с «Австерии» нужно поставить крест. Вот только как это сделать, чтобы не обидеть Антипку и не разругаться с ним… С некоторых пор он начал приносить Фанфану очень ценную информацию, которую тот равномерно распределял между Сен-Жерменом и Винтером.
Надо же — Антипка хочет построить скит… Впервые о скитах Фанфан узнал, подслушав разговор каторжан. Звон кандалов на улицах нового города был привычен, как и лязг лопат. Это шли на работы прикованные к «связке» — длинной цепи — каторжники. «Каторжный двор» находился на Городовом острове, сразу за Кронверком. Это были несколько длинных строений — бараков, где зимой жили галерные арестанты.
Обычно летом каторжники, прикованные к веслам, гребли на галерах, а зимой били сваи для фундаментов домов. На ночь их вели в острог и приковывали к стенкам или клали в «лису» — длинное, распиленное по длине бревно с прорезями для ног, которое запирали на замок.
Жизнь этих изгоев в Петербурге была короткой. Выживали немногие, в основном увечные, непригодные к работе. Они питались подаянием. Вид колодников, которые, распевая жалобные песни и обнажая свои уродства и раны, попрошайничали на улицах Петербурга, возмущал городские власти, но они ничего не могли поделать с этой бедой. А может, просто руки не доходили.
В конце сентября по срочному заданию графа Фанфан пробрался на Галерный двор, что на Адмиралтейском острове. Там он должен был передать записку мастеру-голландцу, которого звали Гроттен. Дожидаясь, пока голландец сойдет со стапелей вниз, Фанфан с интересом рассматривал уже готовые к спуску на воду скампавеи [78] и по устоявшейся привычке прислушивался к тихим разговорам плотников-каторжан.
— …В скит надо, братцы, уходить, в скит! — горячился худой, как щепка, каторжанин с рваными ноздрями. — Помрем мы здесь… подохнем, аки скотина!
— Придержи язык, Афанасий! — строго одернул его угрюмый бородач, у которого не было одного уха; его звали Яким. — Иначе тебе точно его вырвут. Мало тебе ноздрей…
— А, все едино! — зло отмахнулся Афанасий. — Пусть сначала поймают. Ну, а ежели застигнут… живым я им больше не дамся.
— Скит — это хорошо-о… — мечтательно протянул третий по имени Фрол; это был широкоплечий малый совершенно разбойного вида. — Поди, достань нас оттуда. Главное, найти такое место, чтобы поближе к столбовой дороге…
Афанасий хищно оскалился.
— Руки чешутся пощипать господ… — процедил он сквозь зубы. — Эх, были времена!
На этом их разговор закончился, потому что появился мастер Гроттен и разразился виртуозной бранью, мешая русские, немецкие и голландские слова. Каторжники быстро разошлись по своим рабочим местам, а Гроттен, который еще не знал Фанфана, увидев мальчика, грозно рявкнул:
— Ти шито здес делаль русиш свиненок?! Марьш, марьш, шнелле! — И замахнулся палкой с бронзовым набалдашником.
Такая палка служила на верфях своего рода опознавательным знаком мастеров. Ею было очень сподручно охаживать по ребрам провинившихся или нерадивых рабочих.
— Потише, гер Гроттен! — с достоинством сказал Фанфан по-немецки. — Я к вам по делу… от милорда.
На Гроттена словно вылили ведро ледяной воды. Мастер не поверил своим глазам и ушам — какой-то оборванец принес ему весточку от самого Сен-Жермена! И он говорит на немецком языке! Фантастика… Действительно, Фанфан был одет в настоящую рванину, так как в этих местах дети ремесленников и вольнонаемных рабочих одевались именно таким образом. Поэтому никто не мог заподозрить в нем иностранца…
Вспомнив про этот случай, Фанфан рассмеялся.
— Ты чего?! — удивился Антипка; а потом обиделся: — Я говорю серьезно, а ты смеешься! Нехорошо так.
— Прости, Антипка… — Фанфан покаянно опустил голову. — Это мне вспомнилось… а, неважно! Давай доживем до тепла, а там видно будет. В общем… я не против, но не все от нас зависит…
Давая такое обещание, Фанфан считал, что ничем не рискует. Сен-Жермен как-то в разговоре обронил, что вскоре они могут возвратиться в Париж. Откуда у графа появилась такая уверенность, подросток не мог знать. Но он уже понял, что Сен-Жермен не зря поселился в доме князя Долгорукова — слуги графа методично, день за днем, обыскивали комнаты, простукивая стены и даже иногда срывая деревянные полы в спальнях.
Похоже, цель Сен-Жермена уже близка. Но что он ищет? Этот вопрос очень интересовал Фанфана. И не только его. Он знал, что за событиями в доме Долгоруковых весьма пристально следит Винтер, используя для этих целей глаза и уши Фанфана.
Мальчик как-то осмелился спросить его об этом, но Винтер впервые за время их знакомства грозно нахмурился и ответил: «Всему свое время. И запомни, мой мальчик, простую истину: меньше знаешь, крепче спишь. Это как раз тот самый случай. Но как только Сен-Жермен засобирается обратно в Европу, я должен узнать об этом первым!»
Вьюга снаружи избы завыла, как раненый зверь, и сильный снежный заряд сотряс стены. Мальчики невольно притихли и прислушались. И Фанфан, и Антипка, не сговариваясь, подумали: «Что принесет мне следующий год?»
Антип пришел вечером, и не один. С ним были два крепких мужика. Они вежливо поздоровались и остались стоять возле двери.
Весь день, начиная с обеда, Глеб маялся какими-то неясными предчувствиями. У него была очень развита интуиция, которая не раз выручала Тихомирова-младшего из разных передряг. Иногда ему даже казалось, что это ясновидение. Но он был человеком вполне цивилизованным, притом достаточно грамотным и образованным, чтобы верить в разную чепуху. Конечно, он не отметал с порога того факта, что в мире существуют люди с экстраординарными способностями; отнюдь. Но считать себя характерником, таким как были, по словам отца, их предки, Глеб не имел ни малейшего желания. Это было просто нелепо. Представив себя в образе обезумевшего берксерка, размахивающего дубиной, он рассмеялся. «Картина маслом…», — вспомнил Глеб слова героя из какого-то фильма.
Ему приходилось драться за свою жизнь, но вполне по-современному — с огнестрельным оружием в руках. И головы при этом он никогда не терял. Мало того, Глеб старался избегать таких ситуаций и никогда по своей инициативе не лез на рожон. В принципе он был кабинетным ученым, который раз в год устраивал себе активный отдых в виде поездок в «поле» — на раскопки (увы, почти всегда они были незаконными).
Похоже, состояние Глеба передалось и Жуку. Он вдруг замкнулся, стал молчаливым и большей частью сидел на пороге и курил сигарету за сигаретой. При этом его лицо разительно переменилось, словно он снял маску, под которой был спрятан совсем другой человек. «Что это с ним?» — подумал удивленный Глеб. И даже спросил: