Как в воду глядела!
– И еще, – снова глянув прямо на меня, добавил старик, – Лидочка станет не только моей женой, но и единственной наследницей.
При этих словах Лидочка обвела нас всех торжествующим взглядом.
* * *
Хотя, как мне показалось, никто из гостей и ухом не повел на такое заявление генерала, новость о том, что наследницей будет Лидочка, прозвучала для меня, словно гром среди ясного неба. Дождавшись окончания ужина, который затянулся до десяти вечера, и проследив за уборкой в столовой, я кинулась в спальню старика выяснять отношения – не буду же я делать это при гостях! Это наши с Дедом дела.
Когда я вошла в комнату, Дед, уже переодетый в теплый халат, сидел в кресле, а его тощие ноги были по щиколотку погружены в тазик с водой. Лидочка тоже облачилась в халатик, причем не менее откровенный, чем платье, которые мы все сегодня созерцали. Она неспешно расчесывала перед трельяжем свои волосы плебейского, на мой взгляд, цвета «красное дерево», достойного лишь продавщицы деревенского сельмага.
Черепашьи веки старика были блаженно полуприкрыты, но, едва я появилась, он зыркнул из-под них на меня на удивление острым взглядом, а потом вовсе закрыл глаза и капризно произнес:
– Че-то продуло меня, Елена. Ты в столовой завтра окна так не распахивай. Не хватало еще на свой юбилей в соплях, как в шелках, расхаживать.
Ах ты, паразит, старый! Он тут мне еще зубы будет заговаривать пытаться!
Я повернулась к Лидочке и коротко приказала:
– Выйди.
Однако та высокомерно посмотрела на меня и процедила:
– Я вам не прислуга какая, чтобы меня отсылать. Я невеста Федора Семеновича. Теперь все, что касается его, касается и меня.
А Дед важно кивнул: да, мол, так и есть.
Я едва не обалдела от такой наглости. Ах, вон как! Придется напомнить, кто тут главный.
Разглядывая свои ногти, я скучающим тоном произнесла:
– Ну, Дед, раз ты хочешь, чтобы Лидочка была в курсе всех твоих дел, – слово «всех» я произнесла с многозначительным нажимом, – тогда, конечно, пусть она остается. Я как раз хотела поговорить о делах прошлых.
Слово «прошлых» я снова подчеркнула, и Дед, поняв намек и прошив меня злобным взглядом, недовольно рявкнул наглой молодухе:
– Пойди погуляй.
Лидочка оскорблено фыркнула и вылетела из комнаты, хлопнув на прощание дверью.
Прежде чем начать разговор, я подошла к двери и резко распахнула ее. Так и есть! Не ожидавшая этого медсестра, пытающаяся нас подслушать, обалдело воззрилась на меня и отскочила назад.
– А ну, брысь, – брезгливо бросила я.
Стоя в дверном проеме, я проводила нахалку глазами, пока не убедилась, что «невеста» с оскорбленным видом спускается на первый этаж. Опять, небось, на кухню направилась: Фрося жаловалась мне, что эта девица, не дожидаясь ужина, всю вторую половину дня так и крутилась возле холодильника и все таскала и таскала оттуда еду. В детстве, что ли, ее недокормили? Или ей нужна двойная порция, чтобы поддерживать пышность в своих телесах? Да что с нее взять? Плебейка есть плебейка. Никакого воспитания. Одна борзота.
Покрепче прикрыв дверь, я повернулась к Деду:
– А теперь объясни, почему ты аннулировал свое завещание.
– Какое завещание? – поднял брови Дед.
– То, которым ты назначил меня своей наследницей.
– А я его никогда и не составлял, – хитро глянул на меня старик.
– Что-о-о? – вскинулась я. – Ты же сам мне говорил…
– Ну говорил, что собирался… А потом передумал. Могу я передумать? Зачем тебе мое добро? У тебя муж небедный. А у Лидочки никого нет. Случись что со мной, как она жить будет?
Я скрипнула зубами: нашел, о чем беспокоиться – да эта девица нигде не пропадет!
– Хочешь, я на тебя дачу перепишу? – предложил Дед.
Это переполнило чашу моего терпения, и я, забыв, как весь последний месяц изо всех сил старалась держать себя в руках, заорала:
– Дачу? К чему мне эта куча старых дров? Ты вообще соображаешь, что творишь? Хочешь, чтобы и квартира в центре Москвы, и наследство ушли на сторону?
В одно мгновение с Деда слинял простоватый вид, глаза его сверкнули сталью, и я невольно вспомнила, что разговариваю с армейским генералом.
– Тебе-то какое дело? – жестко произнес он. – Это все не ты зарабатывала, не тебе и решать, кому достанется. Забываешься, Елена!
Я наклонилась и схватила Деда за плечи, худоба которых ощущалась даже сквозь толстый халат:
– Нет, это ты забываешься. Может, мне напомнить кое-что тебе, а заодно и всем остальным?
Несколько мгновений наши взгляды вели молчаливую борьбу. Наконец, Дед отвел глаза и сказал:
– Ладно, вернусь в город – оформлю завещание.
– Ну уж нет! Вызывай нотариуса сюда: как хочешь, но чтобы завтра утром он был здесь, а завещание было готово еще до обеда.
Дед задумчиво пожевал губами, наклонил голову к плечу, словно прислушиваясь к чему-то, а потом ответил:
– Хорошо, Елена. Как скажешь.
* * *
Выйдя из Дедовой спальни, я сделала несколько шагов по коридору и прислонилась к стене. Меня терзало двойственное чувство: с одной стороны я была рада, что поставила на место старого хрыча и особенно его юную акулу, а с другой стороны меня мучило отвращение к самой себе: мне уже опротивело всего добиваться шантажом. Ну почему у нас в семье по-другому не получается!
И кому еще оставлять наследство? Не Андрюшке же! У него в руках деньги долго не задерживаются, а квартиру он пропьет в два счета. И не этой заморской дочери: живет она в Париже, судя по ее виду, не бедствует, вот и пусть дальше там обитает, а на мой каравай рот не разевает. Ну а бывшей сиделке дедово наследство достанется только через мой труп.
Я глубоко вздохнула и выпрямилась, оттолкнувшись от стены.
Дом затих: гости, наверное, разошлись по своим комнатам и уже легли спать. Мне тоже пора на боковую: завтра очень важный день.
Я решила сходить на первый этаж за ежедневником, который забыла в столовой, чтобы еще раз пробежать глазами список всех дел, которые я наметила на утро.
Спускаясь по лестнице, я услышала какой-то шум, неожиданно раздавшийся со стороны кухни. Я помедлила, а потом все же решила проверить, кто там копошится так поздно.
Я уже шагнула с последней ступеньки в просторный холл-прихожую и собралась повернуть направо, чтобы, пройдя через огромную столовую, оказаться в кухне, как вдруг входная дверь, расположенная слева от лестницы, открылась. С улицы повеяло вечерней прохладой, и через весь холл по полу протянулась полоса света от фонаря на крыльце. В дом вошла Мария, а за ней, по-джентльменски придержав дверь, Карен. Оба, как я разглядела, улыбались чему-то, что, очевидно, только что обсуждали.