Да, я стала владелицей огромного состояния. Пятикомнатные хоромы в самом центре столицы. Большая коллекция антиквариата. Три машины. Наверняка немалые суммы на сберкнижках. Эта дача с участком, наконец. И кто его знает, какие там еще накопленные Дедом сокровища обнаружатся при ближайшем рассмотрении.

Да, я теперь богата.

Нет, я страшно богата.

Но уже через секунду меня обжигает другая мысль. А не потому ли так ласков со мной Антон? Не в этом ли причина его вспыхнувшей вчера ко мне страсти? Я заливаюсь румянцем, вспоминая, какие он шептал мне слова, но тут же холод недоверия сковывает мне сердце и чувства.

Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, когда детектив впервые начал со мной флиртовать.

Так и есть! В памяти всплывает наш разговор, случившийся почти сразу после спектакля Деда с его отравлением. Тогда я сначала сама подтвердила Городецкому, что стала единственной наследницей генерала, и тут же буквально через пару минут он прижал меня к стенке, опершись рукой о стену над моей головой, и со своими кошачьими интонациями начал меня убеждать, что я очень интересный персонаж. Сейчас и не вспомню точно, что он мне мурлыкал, но помню, что я уже тогда таяла от его слов.

Так и есть! Этот красавчик-детектив – всего лишь еще один охотник за богатством! Он ничем не лучше Карена!

Так же, как и моего мужа, этого сыщика привлекаю вовсе не я сама. Снова во мне видят лишь генеральскую внучку! Но если Карену, когда он подбивал ко мне клинья, нужны были связи и поддержка живого генерала, то Городецкому на руку смерть старика – можно шутя охмурить легковерную дурочку-Леночку и потом тратить налево и направо полученные ею по завещанию деньги.

Сколько же еще я буду наступать на одни и те же грабли! В этом виновато мое одиночество. Я так хочу быть кем-то любимой, что заглядываю в глаза каждому встречному: а вдруг эту любовь я там обнаружу! И при этом я так наивна, что готова принять за искреннее чувство любое выражение интереса. Вот только какой именно интерес зажигает глаза мужчины, я до сих пор, прожив на свете почти три десятка лет, так и не научилась различать. А пора бы понять, что этот интерес – лишь бубновый. Этим миром правят деньги.

Невольно вспомнился пьянящий восторг недавних объятий. Господи, до чего же противно осознавать: то, что было между мной и Антоном этой ночью – всего лишь часть его игры. А я даже на минуточку поверила, что меня можно по-настоящему полюбить…

Когда я уже перестану даже мысленно произносить это глупое слово «любовь»! Дура! Идиотка!

Я сжимаю кулаки, и ногти впиваются в ладони. Больно. Но боль хорошо отрезвляет. И я понимаю, как мне нужно поступить.

Я мертво, одними губами, улыбаюсь Антону и говорю ему:

– Слушай, ты можешь отвезти меня в город?

– Что, прямо сейчас? – удивляется он.

– Да.

– Откуда такая срочность? – Городецкий внимательно заглядывает мне в глаза, но я отгораживаюсь ресницами, опуская взгляд, и отвечаю притворно бодрым голосом, стараясь, чтобы он не дрогнул:

– У меня есть пара дел, которые не могут ждать.

– Ну поешь хотя бы сперва, – мягко настаивает сыщик. – Я так старался, готовил… – он широким жестом указывает на поднос с завтраком.

– Что-то не хочется, – равнодушно отвечаю я, ощущая, что аппетит действительно куда-то пропал.

– Выйди, пожалуйста, я оденусь, – добавляю я.

Антон еще более сосредоточенно сверлит меня взглядом несколько секунд, затем кивает:

– Хорошо. Я пока соберу свои вещи и выведу машину из гаража.

Он встает и выходит из комнаты.

* * *

Всю дорогу до Москвы мы молчим. Я специально села сзади, чтобы не дразнить себя близостью к этому человеку. Передо мной лишь его затылок и широкие плечи, но как обмирает сердце каждый раз, когда он бросает на меня встревоженный и вопрошающий взгляд в зеркало заднего вида!

До чего же быстро я впала в зависимость от этого проходимца! Мои пальцы уже никогда не забудут, как ласкали его красиво очерченные губы и застарелый шрам над бровью. Мое познавшее этого мужчину тело уже сейчас сопротивляется, не желая его терять. Но я всегда была сильной. Я запрещу себе любить этого корыстного негодяя. Вычеркну его из своей жизни, словно он в ней никогда и не появлялся.

Глава 38

Я прошу Антона высадить меня у метро, но он, проигнорировав просьбу, довозит меня до самого дома, в котором расположена генеральская квартира.

Заглушив мотор, сыщик вынимает из багажника мою сумку с вещами, а я, между тем, выхожу из салона и останавливаюсь посреди знакомого с детства двора, безвольно опустив руки.

Вот и всё. Надо рвать по живому. Сейчас или никогда.

– Ну, я пошла, – выдавливаю из себя и тянусь за своей сумкой.

– Я помогу донести – у тебя еще болит колено, – вскидывается Антон.

– Не надо. Я сама. Она не тяжелая, – я подхватываю свой багаж.

Антон наклоняется, чтобы на прощание поцеловать меня в щеку, но я инстинктивно отшатываюсь. Городецкий удивленно поднимает брови и, не выдержав, задает терзавший его всю дорогу вопрос:

– Да что с тобой случилось? Я чем-то тебя обидел?

– Нет, что ты, – я изо всех сил креплюсь, чтобы не разреветься. – Просто я очень устала за три последних дня.

– Понимаю, – покорно произносит Антон и отступает на шаг. – Конечно, тебе очень нужно отдохнуть. Я позвоню тебе завтра, можно?

Он заглядывает в мои глаза, наверное, пытаясь отыскать в них тот, прежний взгляд, которым я смотрела на него еще вчера. Но я равнодушно пожимаю плечами и произношу без всяких интонаций:

– Звони.

Я прекрасно знаю, что не сниму трубку. Ни завтра, ни в другой день. Я смогу. У меня получится.

Затем я захожу в подъезд, захлопываю за собой дверь и, прислонившись к ней спиной, наконец даю волю слезам под удивленным взглядом консьержки.

* * *

Следующие дни пролетают, словно в бреду, из-за свалившейся на меня кучи хлопот, связанных с похоронами родственников. Если с Марией всё устроилось само: по настоянию ее детей гроб с забальзамированным телом мадам Данваль был отправлен в Париж, то вот генерала тихо, по-семейному, похоронить не получилось. Пришлось проходить через все круги церемониала.

Сперва было организовано торжественное прощание с покойным в Краснознаменном зале Центрального Дома Российской армии на Суворовской площади. Разумеется, всё было по протоколу – с солдатами из роты почетного караула военной комендатуры Москвы, застывшими у гроба, заваленного цветами, и с выносом всех наград покойного. А мне, выряженной в черное, пришлось провести у гроба несколько часов, принимая соболезнования от людей, которых я либо никогда в жизни не встречала, либо видела только по телевизору и на страницах газет.