В горшенинском родовом имении Настасья бывала и прежде. Там, на берегу Ильменя, Ефимия отстроила затейные палаты, ни у кого таких нет. После поездки с мужем в Венецию, где дома стоят на воде, загорелось ей завести и у себя такое же чудо.

Прежний дедовский терем разобрали, в дно заколотили сваи, поставили помост, а на нем – сказочную шкатулку с башенками, будто парящую над водой. Летом красиво, зимой глупо: чай не Венеция, снег да лед. Зимой Горшенины, правда, сюда и не ездили.

Но сейчас, в середине ноября, озеро еще не замерзло, и для обережения лучшего места было не придумать. Попасть к малому чудо-дворцу можно было только по мосткам, а их, случись беда, защитить нетрудно.

Шкирята, горшенинский приказчик – Каменной он был знаком и прежде – оказался в самом деле толков.

Разбуженный средь ночи, не испугался, не засуетился, а молча прочитал Ефимьину бересту, молча выслушал Каменную, с минуту подумал и потом с минуту говорил сам: ничего лишнего и всё дельное.

Сказал, что сторожей у него по позднеосеннему времени мало, только пятеро, но григориевских паробков в подмогу ему не нужно. Если нагрянет Марфино множество, все равно не отобьешься. Лучше он поставит на перекрестке дозорного, рядом – куча хвороста. Едва тот услышит в ночи топот – зажжет огонь. У причала будет снаряженная лодка. Усадим Юрия Юрьевича с молодой боярыней – и поминай как звали.

Что марфинские сюда не нагрянут, Григориева ему говорить не стала – пускай сторожится.

На душе стало спокойнее. Ночь уже перевалила за половину, но в ноябре тьма долгая. Времени было еще много.

Обратно ехали споро, но без лишней гонки.

Кажется, менялась погода. Над полями, над дорогой клубился туман, и Настасье казалось, что она качается по волнам млечного моря.

Думала: так оно вышло еще лучше. Пускай Олена с Юрашей побудут вдали от завтрашней сшибки. Когда Марфа поймет, что ее замысел провалился, да увидит, что выборы проиграны, она впадет в ярость и может затеять побоище – терять ей нечего. Устроить большую заваруху Борецкая, конечно, может, оружных людей у нее много, но только сама себе хуже сделает. Оборотит против себя закон, весь город встанет за новоизбранного посадника. И тогда, Бог даст, избавимся от Марфы раньше, чем думалось.

Усмехнулась, глядя в туманную пелену.

Зря тебя Железной прозвали, Марфа свет Исаковна. Не железная ты, а чугунная – тяжелая да тупая. Сила без ума – что войско без полководца.

Феодора Праведная

И вот он настал, день Феодоры царицы греческой, которая в полуденные годы своей жизни правила державой, а в вечерние, состарившись, удалилась в обитель и переписывала там священные книги. Можно ль придумать судьбу лучше?

Спала Настасья мало, всего часа два, а проснулась свежая, бурлящая силой. Так всегда бывало перед великими выборами. Уж сколько раз сыграла она в эту игру, и выходило по-разному – то побеждала, то проигрывала, но никогда еще на кон не было поставлено столь многое. Сегодняшний день не просто Марфу Железную отодвинет, отрежет у нее кусок власти. Если всё получится, как задумано, через короткое время останутся в Новгороде только две великие женки, а затем – одна. И может быть, Настасью будут просто звать Настасьей Великой. На Руси баб с таким прозванием еще не бывало.

Ночью на усадьбу никто не нападал. Слуги доложили, что на улице перед воротами шныряли какие-то, но не сунулись.

Значит, ночной поездкой удалось не только сына с невесткой оберечь, но и спасти двор от разорения. Хорошо!

В доме были жарко натоплены печи, в большой палате накрыли богатый стол для всех, кто пойдет с боярыней на вече. День будет долгий, холодный. Поесть-попить горячего не доведется. Зато уж вечером напируемся – или… Но про «или» Каменная не стала и думать. Не будет никакого «или».

Зала гудела, будто пчелиный рой. Крикуны и шептуны, кому нынче топтаться среди толпы, угощались белыми калачами, кашей с мясом, сбитнем, сладким овсяным взваром, но ни пива, ни хмельного меда на столах не было.

Когда боярыня вошла, все умолкли и поднялись.

Настасья сказала короткое слово, одарив взглядом и улыбкой каждого. Пообещала никого не обойти наградой. А напоследок сказала, что хочет проверить, ладно ли приготовились.

– Ну-ка, Ярославу Филипповичу величание!

Люди повернулись всяк к своему десятнику. Те вскинули правую руку с зажатой в ней шапкой.

Руки враз опустились.

– Я-ро-слав! Я-ро-слав! – грянул рев, прокатился под сводами – Григориева зажала уши.

– Ну-ка, а теперь – Ананьин на помост вышел.

Снова поднялись шапки, но теперь вывернутые изнанкой наружу.

Здесь вышло затейнее. Одни засвистели, другие заржали по-лошадиному, шептуны тонкими голосами пронзительно заверещали:

– Лупцуй, женочка! Ой, больно! Ой, сладко!

Боярыня одновременно смеялась и морщилась.

– Будет, будет! Ладно, ешьте побольше. Хлеб да соль.

Пошла к двери, поманив за собой Локотка, нового начальника над крикунами заместо прежнего, сложившего голову на неревской голке.

Надо было провести малый совет, самый последний перед вечем.

В светелке собрались ближние помощники: Лука, Захар Попенок, Локоток и Яха Кривой, обычно ведавший шептунами, а сейчас приставленный к Булавину для помощи и направления. Сам-то избранщик здесь быть не мог – он сейчас на улице, перед домом, разъяривал своих сторонников.

– Много там собралось? – спросила боярыня у Яхи.

Тот, потерявший глаз в давней голке (уж не упомнить, кого тогда выбирали), ответил степенно:

– Не то чтобы шибко много, госпожа Настасья, но и немало. А как двинется Ярослав Филипыч на Торговую сторону, по дороге еще подвалят.

– Как он, по-твоему? Хорошо ль себя держит?

Кривой подумал. Он был мужичина бывалый, Настасья ему доверяла, как себе – иначе не приставила бы к такому ответственному делу. Око у Яхи хоть и одно, да зоркое.

– А неплох, пожалуй. Еще я вот что приметил, Юрьевна: он тебе хочет понравиться больше, чем толпе. Всё спрашивает меня, довольна ль ты им.

Григориева кивнула. Устройство булавинской души ей было понятно.

– Ты ему повторяешь, что он мне как сын и даже больше, ибо родной мой сын убог?

– Что как сын – говорю. А про Юрия Юрьевича дурного не брешу, – насупился Яха.

– Ничего, от Юраши не убудет. Обязательно шепни Ярославу перед вечем: она-де тебя полюбила, потому что всегда такого сына хотела, ведь свой-то у нее урод и юрод. Слово в слово скажи.