При этих словах гофмаршал повернулся и устремил пристальный, испытующий взгляд на говорившего. Потом повернулся к нему спиной и принялся отбивать такт своей палкой по бронзовой решетке камина с такой силой, что она зазвенела.
– Большинство преимуществ нашего сословия лишило нас злополучных новейших идей, – продолжал барон Майнау, – а того, что оно дает нам взамен, я не хочу… Мошенник, который очистит лавку брата сапожника или портного, будет точно так же наказан, как и браконьер, ворующий мою дичь; нет, это не в моем вкусе! Его посадят в тюрьму, и так как по выходе из нее ему уже положительно нечего будет есть, то он в этот же вечер снова примется за фуражировку в моих лесах. В таком случае я, как и в былые времена, сам произвожу расправу и устраняю молодца с дороги: в Америке он не может мне вредить.
– Глупости! – проворчал сердито старик. А Майнау тем временем подошел к кофейному столу и погладил кудрявую головку Лео.
– После завтрака мы с тобой поедем кататься, мальчик: мы должны показать маме наших фазанов и другие редкости Шенверта. Ты согласна, Юлиана? – спросил он, ласково обращаясь к жене.
Она ответила утвердительно, не поднимая глаз от вышивания.
Майнау закурил сигару и протянул руку к шляпе. Лиана встала.
– Могу я просить тебя уделить мне несколько минут? – спросила она.
Она опять стояла пред ним: высокая, стройная, недоступно-важная; он видел на самом близком расстоянии белизну ее бархатной, матовой кожи, почти всегда неразлучную с рыжеватыми волосами; он видел ее темно-серые глаза, смотревшие на него бесстрастно и спокойно.
Он вежливо подал ей руку.
– Берегись, Рауль! Прекрасная дама привезла кучу новостей из Рюдисдорфа, – воскликнул гофмаршал шутливо, грозя ему вслед пальцем. – Она лучше всякого архивариуса знает свои фамильные традиции. Я сейчас узнал от нее, что один из Майнау числился на службе у сиятельных Трахенбергов.
Майнау порывистым движением опустил руку, на которую опиралась его молодая жена. Молча, с угрюмым лицом подошел он один к двери, широко распахнул ее и пропустил Лиану вперед.
Она подняла на него глаза только тогда, когда они остановились у другой двери, в которую он пригласил ее войти. При входе в комнату Лиане бросилось в глаза висевшее на противоположной стене, подобно легкому облаку, резко выделявшееся на ярком фоне обоев изображение того воздушного существа с упрямым, гордым поворотом пленительной головки, с плоскою грудью, узкими плечами, худенькими, детскими руками, тонувшего в волнах желтоватых кружев; оно выступало из массивной рамки подобно белой бабочке, привязанной на нитку и напрасно порывающейся лететь далее. То был портрет первой жены Майнау, и Лиана с испугом догадалась, что она в комнате Майнау. Неверными шагами приблизилась она к окну.
– Я скоро закончу, – сказала она, отказываясь от кресла, которое он ей придвинул.
Опершись рукою о край письменного стола, она невольно сдвинула с места один из больших фотографических портретов в овальных рамках, украшавших стол.
– Герцогиня, – сказал Майнау, как бы представляя ее, и осторожно поставил портрет пышной красавицы на прежнее место.
Совсем неожиданно для Лианы он подошел к окну, у которого она стояла, и наполовину спустил штору. Солнечный луч узкой полоской заиграл на лбу молодой женщины и заставил ее опустить глаза.
– Ну, – сказал он, покончив со шторой и продолжая стоять лицом к окну, – могу я узнать, в чем состоят твои желания, Юлиана? Не имеют ли они действительно отношения к Рюдисдорфу, как говорил дядя? Он был сегодня в дурном расположении духа; твое замечание, вероятно, еще более раздражило его.
– Я была вынуждена сделать это, – сказала Лиана спокойно, но решительно.
– Как! Он опять решился оскорбить тебя? Он дал мне слово…
– Оставьте это, – прервала она его спокойным, но горделивым движением руки. – Я считаю его очень больным и не забываю этого ни на минуту. Действительно, его злобные выходки я стану до тех пор прилично отражать, пока он не прекратит их.
Майнау окинул ее пристальным, испытующим взглядом.
– Это очень благоразумно, – сказал он медленно, – таким образом у нас водворится мир, которого я так страстно желаю… Поверь мне, ничто не может так радовать человека, принявшего намерение путешествовать, как уверенность, что у него в доме все обстоит так, как он того желал.
– Об этом-то я и хотела поговорить с вами. Вы…
Он весело улыбнулся.
– Право, Юлиана, это уж вовсе нейдет, – прервал он ее. – Если бы кто-нибудь мог подслушать нас, то непременно разразился бы смехом… Воля твоя, а ты должна наконец решиться переменить «вы» на «ты», уже ради замковой прислуги, которая может счесть это выражение за особенный, вовсе не подходящий мне знак уважения. Такого поклонения я не желаю и еще более того – не заслуживаю благодаря своим многочисленным недостаткам.
При этих словах он почти невольно обвел глазами письменный стол и оконную нишу, в которой стояла массивная, чудной работы резная мебель. Лиана следила за его взглядом. В самом деле, тут была целая картинная галерея красавиц в дорогих бронзовых рамках; там прелестное аристократическое личико с томным взглядом, тут гордо откинутая головка, а между ними танцовщицы в самых соблазнительных костюмах и позах. Среди стола, где бы, по ее мнению, приличнее всего было стоять портрету Лео, стоял под стеклянным колпаком, на белой бархатной подушке, светло-голубой и уже полинявший атласный башмачок.
Лиане не было ново этого рода почитание между мужчинами: ее подруги в институте не раз рассказывали ей об этом, но тут она в первый раз видела собственными глазами образчик такого почитания. Она сильно покраснела. Майнау заметил это.
– Воспоминания несчастного времени моего «безумства», – сказал он весело и так сильно ударил указательным пальцем по колпаку, что звон стекла раздался по всей комнате. – Боже мой, как надоело мне это созерцание, но мужчина должен держать данное слово!.. В минуту увлечения я поклялся обладательнице его свято хранить свидетеля ее торжества и храню его, но он ужасно мешает мне, особенно когда я пишу письма: своими большими размерами он уязвляет мой изящный вкус, постоянно напоминая мне, как непростительно я был глуп в то время… Но еще раз прошу тебя, Юлиана, – сказал он серьезнее, – обращаться ко мне более непринужденным тоном, что много облегчит тебе твое положение как хозяйки дома… Будем добрыми друзьями, Юлиана, верными товарищами без притязаний на сентиментальность. Ты увидишь, что, несмотря на мое непостоянство, я надежен в дружбе и умею свято хранить ее…
– Я согласна, уже ради Лео, – сказала она, с необыкновенным тактом выходя из своего затруднительного положения. – Я желала поговорить с тобою и сообщить тебе, что ребенок в самых ненадежных руках, что ты должен немедленно принять меры…
Он не дал ей докончить.
– Это я предоставляю тебе! – воскликнул он нетерпеливо. – Прогони эту личность хоть сейчас, только уволь меня от вмешательства… Умоляю тебя, не подражай Валерии! Той хотелось непременно сделать из меня домашнего полицейского, и сначала она проливала горькие слезы, потому что я не соглашался делать выговоры ее горничной за каждый дурно приколотый бантик!.. Еще прошу тебя никогда не горячиться, Юлиана, только не горячиться!.. Чем спокойнее, бесстрастнее и равномернее потечет наша домашняя жизнь в Шенверте, тем благодарнее буду я моему доброму другу… Впрочем, дядя уже списался с новой гувернанткой, которая имеет отличные рекомендации.