– Вашему высочеству хорошо известно, что женщины, которые верят в колдунов и привидения, имеют для нас соблазнительную прелесть, – возразил он своим небрежным тоном. – Женщина обворожительна в своей беспомощности и боязни, мы привлекаем ее, как ребенка, в наши покровительственные объятия, и тут является любовь. – Глаза его приняли мрачное выражение и устремились на жену. – Между тем как от мудрой Афины Паллады на нас веет ледяным холодом, и мы отвертываемся от нее.
Неужели это была та женщина, которая в день свадьбы, бледная и расстроенная, подобно ангелу смерти, промчалась мимо ехавшей невесты?.. Горделивое торжество сияло теперь на этом прекрасном лице, и это выражение сообщало ему необыкновенную привлекательность.
– А вы? – обратилась она к священнику, сидевшему против нее со сложенными на груди руками: при звуке ее голоса он точно пробудился от глубокой думы; казалось, герцогиня собирала все свои войска против молодой женщины, осмелившейся думать самостоятельно. – Разве у вас нет оружия против антихриста в прекрасном женском образе? – спросила она почти шутливо.
– Ваше высочество, благоволите вспомнить, что я не охотник до таких прений за кофейным столом, – возразил он сурово; он вдруг превратился во всемогущего духовника, который держал в повиновении эту высокорожденную душу. – Оставим пока все это и удовольствуемся тем, что баронесса Майнау, в сущности, не отрицает вмешательства невидимого мира в нашу действительную жизнь.
Он снова хотел прийти ей на помощь – ей стоило только утвердительно нагнуть голову, и борьба была бы окончена, но в таком случае ей пришлось бы лгать и принять протянутую ей руку священника. Она никак не могла согласиться на это и потому во второй раз сегодня отвергла ее.
– Это вмешательство невидимого мира в действительность я, конечно, отрицаю, – сказала она несколько дрожащим голосом, причем сидевшая рядом с ней фрейлина с шумом отодвинулась. – Я не верю в чудеса и небесные явления, как учит тому церковь.
Зловещее глубокое молчание последовало за этими словами; прекрасная герцогиня будто окаменела, ее глаза с томительным беспокойством, почти со страхом останавливались попеременно то на Майнау, то на его молодой жене. Он только что высказал, как ему противны женщины самостоятельные, с холодным пытливым умом, но эта женщина не походила на щитоносную Афину – она скорее казалась детски наивным существом, которое с сильно бьющимся сердцем, краснея и бледнея под влиянием своих убеждений, высказывало их нежным, мелодичным голосом.
Герцогиня не могла видеть выражения лица Майнау: он сидел вполоборота, сохраняя то небрежное спокойствие и хладнокровие, в которое он обыкновенно драпировался, так что казалось, вот-вот он, равнодушно пожав плечами, насмешливо скажет: «Пусть ее себе говорит – какое мне до того дело?»
– Ваши воззрения так чужды строго верующему христианину, баронесса, что я нахожу прения по этому предмету неприличными теперь ни по времени, ни по месту, хотя я уверен, что победа осталась бы за мною, – прервал священник эту мгновенную тишину своим глубоким симпатичным, хотя несколько тихим голосом; он должен был ответить ей, так как она принудила его к тому. – Оставляя в стороне Священное Писание, позвольте напомнить вам изречение одного из великих писателей, который говорит устами своих мудрствующих героев: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
– Это правда, но я под этим не подразумеваю таинственной силы природы. Большая часть людей до сих пор думает, что в природе нет ничего непостижимого, над чем можно было бы задуматься, потому что они могут все видеть, слышать и понимать, а что в этом-то и состоит чудо, им и в голову не приходит. Разве не чудо та жизненная сила, заставляющая произрастать из земли пеструю чашечку полевого цветка?..
Священник смотрел на нее с тем же выражением на лице, с которым он уже раз сказал ей сегодня, с мольбой во взгляде: «Вы противоречите себе, баронесса!»
– А вы забываете основателя вашей церкви, Лютера, который не только не отрицал существование духа зла, но даже утвердил веру в могущество его враждебной силы на земле? – сказал он, как бы умоляя.
– В нашем веке он не только запустил бы в него свою чернильницу, но и могучее перо свое обратил бы против порождения человеческой фантазии, – было ее ответом.
– Довольно, довольно! – воскликнул гофмаршал вне себя, протягивая руку, как бы приказывая молодой женщине замолчать. – Ваше высочество, простите, что за моим столом вам приходится слышать такие противорелигиозные мудрствования, – обратился он со зловещим спокойствием к герцогине. – Баронесса Майнау воспользовалась уединением Рюдисдорфа, чтобы предаться научным занятиям, которые своею ничтожностью напоминают о своем происхождении – занятия при хлебе и воде.
Герцогиня быстро встала; она должна была это сделать: как правительница и как женщина, она не должна была допустить семейной ссоры в своем присутствии.
– Пойдемте же собирать фрукты! – сказала она весело и любезно, как будто ничего и не произошло. Она надела шляпку и взяла зонтик. – Где же сейчас принцы? Я не вижу и не слышу их, господин Вертер, – обратилась она с вопросом к воспитателю принцев, который в ту же минуту скрылся…
Подозвав к себе священника, герцогиня взяла под руку Майнау; он пошел с нею, не бросив ни одного взгляда в сторону жены; фрейлина торопливо последовала за ними, так что Лиана осталась одна, как опальная, – одна под тенью кленов.
– Вы ничего не чувствуете, моя милая? Уж отличились вы сегодня, нечего сказать! Просто сломали себе шею! – проговорил лукаво гофмаршал, медленно проезжая мимо нее.
Лиана молча отвернулась и пошла по дорожке, пролегавшей мимо охотничьего дома, в лес. В отворенное окно кухни она увидела Лен, стоявшую около плиты, а недалеко от нее, в темном углу, виднелось, подобно призраку, бледное личико Габриеля. Он скрылся здесь, когда гофмаршал резким движением руки прогнал его из этого круга высокорожденных… Какой промах дала она, взяв сторону мальчика: этим, без сомнения, она только ухудшила его и свое положение. Ненавистная «вторая жена» этим ходатайством поставила себя в такое положение, что теперь вопрос состоял только в том, когда она возвратится к себе на родину… При этой мысли Лиана вздохнула полной грудью, и луч счастья осветил ее душу. Теперь не она будет намекать на развод, не она будет стараться порвать цепи, в которые в своем заблуждении сама себя заковала. Она радовалась смелости, с какою, не стесняясь, высказала свои убеждения: не каждое ли ее слово было нарушением программы, начертанной Майнау?.. Теперь он не мог на время своего отсутствия поручить ей охранение домашнего спокойствия и воспитание наследника дома Майнау: гофмаршал не потерпит уже этого ни в каком случае. Майнау нечего было страшиться теперь огласки – разрыв произошел при посторонних за кофейным столом… Сделаться свободной!.. Там, вдали, окруженный таинственным полумраком, виднелся ненавистный ей замок, где она в короткое время столько выстрадала. Время испытания, прожитое здесь, она будет считать тяжелым, но счастливо окончившимся сном, о котором она больше не будет и думать… Назад к Магнусу и Ульрике! Опять жить общею с ними жизнью, опять заниматься в Рюдисдорфе, в их уютном зале!.. Как охотно она будет выносить капризы матери и ее гневные вспышки! Тамошний ад, как говорили Магнус и Ульрика, был ничто в сравнении со страданиями и одиночеством на чужбине. Она же поедет не к матери, а к Магнусу; он ведь решительно заявил им, что Рюдисдорф их родина и будет служить для сестер убежищем во всякое время… О Магнус! И глаза ее наполнились слезами при мысли о свидании с ним.