Он помолчал, глядя на депутатов, которые безмолвно взирали на него, вытаращив глаза. Наконец Делоне нарушил молчание:
– Черт возьми, но мы-то как можем на этом выиграть?
– Разоблачите мошенников в Конвенте и потребуйте принятия какого-нибудь декрета, который посеет ужас в сердцах держателей акций.
– А потом?
– Цена акций упадет до нуля. Тут-то и наступит ваш час. Вы скупите их как можно больше, а затем подготовите еще один, вернее, даже два декрета: первый – о полной ликвидации компании, второй – о наказании за допущенные нарушения. И предоставите руководству компании выбирать из двух зол. Наказание должно быть довольно снисходительным, и условием снисхождения станет не слишком большая взятка – скажем, в четверть миллиона. Перед угрозой краха как единственно возможной альтернативы руководству придется раскошелиться, и, когда доверие к компании будет восстановлено, акции вновь быстро вырастут в цене. Вы продадите их в двадцать, в пятьдесят, а то и в сто раз дороже, чем покупали. Таким образом, вы получаете сразу две независимые статьи дохода, причем вторая может принести просто баснословную прибыль, размер которой будет зависеть исключительно от вашей смелости при покупке акций. – Увидев, как выпучили глаза депутаты, Андре-Луи улыбнулся. – Просто, не правда ли?
Жюльен выругался себе под нос и с восхищением назвал Моро бесстыжим мошенником. Всегда флегматичный Делоне расхохотался, и в его смехе прозвучала нотка благоговейного страха.
– Ну вы и гусь, честное слово! Я-то думал, будто кое-что понимаю в финансах, но это…
– Это плод гениальной мысли. Теперь Шабо нам еще более необходим, чем раньше.
– Шабо? – Лицо Делоне вытянулось.
Андре-Луи был непреклонен:
– И не только Шабо. Нам понадобятся еще несколько видных и популярных якобинцев. Базир, например, которого вы ранее собирались привлечь. Он тоже близок к Робеспьеру и имеет вес.
– Но зачем?
– Это необходимо. – Андре-Луи встал и напустил на себя властный вид. – Для подготовки двух нужных вам декретов придется создать специальную комиссию. Надо заблаговременно обзавестись верными людьми, которые в нее войдут, найти сторонников, чьи интересы совпадают с вашими.
Депутаты наконец поняли его мысль.
– А если Шабо откажется? – засомневался Делоне.
– Развейте его сомнения, предложите деньги вперед. Обещайте ему за немедленное сотрудничество сто тысяч франков, а если понадобится, то и больше. Деньгами я обеспечу. – Андре-Луи выдвинул ящик письменного стола и, вынув пачку ассигнаций, перевязанную ленточкой, бросил на стол. – Вот, возьмите и действуйте. В таком деле нельзя мелочиться. Тут, если проявить ловкость, пахнет целым состоянием.
Подстегиваемые надеждой на быстрое и легкое обогащение, Жюльен и Делоне взялись за дело со всей ловкостью, на которую были способны. В тот же вечер они разыскали Шабо в Якобинском клубе и энергично принялись обрабатывать. Когда они откровенно изложили ему суть плана, Шабо сперва в ужасе отшатнулся. Его ошеломил масштаб предприятия, в которое его втягивали. Ему казалось, что такие огромные прибыли обязательно будут сопряжены с огромным риском. Дабы убедить Шабо в несомненной выгоде задуманного, Делоне сунул ему под нос полученную от Андре-Луи сотню тысяч франков.
– Вот, возьми. Пусть этот подарок будет залогом твоей будущей прибыли. А сделать можно и миллион.
У Шабо перехватило дыхание. Он так и пожирал глазами ассигнации.
– Но если я разоблачу мошенничество Индской компании, как же я потом сумею…
– Тебе не придется этого делать, – перебил его Жюльен. – Это мы берем на себя. Твоя роль – потребовать создания комиссии по расследованию и добиться, чтобы в нее назначили тебя, нас и еще одного-двух депутатов, которых мы назовем. Все, что от тебя требуется, – это подготовить оба декрета.
Шабо смотрел на деньги с возраставшей алчностью.
– Дайте мне подумать, – хрипло сказал он, утирая пот со лба. – А что скажут, когда узнают, что я покупал акции компании? Ведь это грозит…
– Святая простота! – презрительно воскликнул Делоне. – Ты что же, думаешь, мы собираемся покупать их сами? Поручим Бенуа или кому другому, они и купят, и продадут их для нас. Мы к акциям даже не прикоснемся. – Он выждал немного, потом жестко сказал: – Итак, решай, или мы найдем кого-нибудь посмелее, нам все равно. Мы с тобой старые друзья, вот и даем тебе первому этот шанс. А там как знаешь. Ну что, берешь деньги?
Перед лицом столь явной и грозной опасности потерять вожделенный миллион Шабо капитулировал. Он сунул сотенную пачку в нагрудный карман потрепанного сюртука, а затем произнес небольшую прочувствованную речь:
– Если я и соглашаюсь, то только потому, что не усматриваю в этом деле вреда для Республики и всех честных патриотов. Пострадает лишь руководство Индской компании, эти мошенники, обкрадывающие государственную казну. Будет только справедливо, если мы накажем их за наглый обман. Да, друзья мои, я чист перед трибуналом собственной совести. Будь это не так, поверьте, как бы велика ни была предполагаемая нажива, никакие посулы не сподвигли бы меня принять участие в неправедном деле.
В глубоко посаженных глазах Жюльена мелькнуло удивление.
– Благородно сказано, Шабо. Ты неизменно достоин того великого доверия, что оказывает тебе народ. Человек с такими чистыми республиканскими принципами заслуживает величайших почестей, которых может удостоить его страна.
Бывший священник, не заподозрив иронии в словах плутоватого бывшего пастора, скромно потупил взор.
– Я не жажду почестей. Я желаю лишь исполнить долг, который наложила на меня родина. Этот груз мне не по силам, но я буду нести его, пока меня держат ноги и пока не прервется дыхание.
Делоне с Жюльеном едва не прослезились и отправились к Базиру.
– Знаешь, Жюльен, – задумчиво произнес по пути Делоне, – а мошенник-то верит в то, что говорит.
На следующее утро депутаты известили Моро о том, что заручились согласием не только Шабо, но и Базира, другого выдающегося представителя партии Горы, и Андре-Луи с де Бацем отправились в Конвент послушать обличительную речь Жюльена, за которым был первый ход в этой игре. Они нашли себе места на галерее среди праздной черни, которая ежедневно набивалась туда и частенько мешала ходу заседаний – так сказать, разъясняла законодателям, как толковать священную волю суверенного народа.
Стоял фрюктидор [270] второго года Французской республики, единой и неделимой. Террор достиг апогея. Страшный закон о подозрительных получил более широкое применение. Недавно Конвент принял закон об установлении всеобщего максимума – в отчаянной попытке обуздать непрерывный рост цен на товары первой необходимости, вызванный непрерывным обесцениванием бумажных денег. Незадолго до того учрежденный Революционный трибунал трудился день и ночь. Фукье-Тенвиль, [271] общественный обвинитель, самый ревностный и трудолюбивый слуга народа, едва выкраивал время для еды и сна. Приговоренных к смерти становилось все больше и больше. Повозки с осужденными ежедневно громыхали к площади Революции, где деловито клацал топор гильотины, вверенной рукам палача Шарля Сансона, которого признательная чернь ласково именовала Шарло. Хлеб становился все менее съедобным, хлебные очереди удлинялись, становясь все печальнее, а в бедняцких кварталах свирепствовал голод. Но народ терпел лишения, поскольку верил в честность законодателей и полагался на их уверения, что нынешние голодные времена – лишь прелюдия грядущего царства изобилия. А пока, дабы поддержать и усмирить нуждавшихся, между ними распределяли кое-какие подачки, главным образом стараниями ловкого Сен-Жюста.