Ланжеак стал собираться в дорогу. Перед отъездом Андре-Луи зашел к нему и попросил о любезности: передать письмо мадемуазель де Керкадью. Основная цель этого письма заключалась в том, чтобы упросить девушку послать ему хотя бы несколько строк, написанных ее рукой. Андре-Луи хотел получить подтверждение того, что у них с крестным все благополучно, непосредственно от самой Алины.
Господин де Ланжеак волей-неволей взялся исполнить это поручение, и у Андре-Луи не возникло сомнений, что молодой человек его исполнил, поскольку вскоре стало известно, что, вопреки настойчивой необходимости прибыть в Тулон, его высочество все еще находился в Хамме к моменту приезда туда Ланжеака и даже некоторое время после этого.
Задержка принца в Хамме вызывала досаду у большинства его сторонников, но никого она не раздражала сильнее, чем графа д’Аваре, человека честного и искренне привязанного к его высочеству. Мысль о том, что многие приписывают бездействие принца в этот критический час малодушию, не давала молодому графу покоя.
Возможно, малодушие и леность и впрямь сыграли какую-то роль в нежелании регента уезжать из скучного, но безопасного Хамма. Но господин д’Антрег придерживался другого мнения, и оно отнюдь не радовало господина д’Антрега. Ему было ясно, что, какими бы причинами ни объясняли бездействие Месье, настоящая причина заключалась в его безрассудном увлечении мадемуазель де Керкадью. Будучи по натуре циником, господин д’Антрег не сомневался, что истинное лекарство от этого недуга – в обладании предметом страсти. Поэтому он проявлял терпение. Но время шло, интересы регента требовали его присутствия в Тулоне. Однако, если бы он, д’Антрег, дал Месье совет не откладывать долее поездку, он, возможно, упустил бы шанс навсегда устранить с дороги госпожу де Бальби и одержать окончательную победу над д’Аваре. Посему д’Антрег разрывался между противоречивыми желаниями и мысленно проклинал целомудренность мадемуазель де Керкадью, которая уже столько месяцев не поддавалась настойчивым ухаживаниям его высочества.
Чего, ради всего святого, хотела эта девица? Неужели она не испытывала ни малейшего чувства долга перед принцем крови? Ее даже нельзя было оправдать слащавыми сантиментами вроде обязательства перед этим плебеем Моро, поскольку она вот уже четыре месяца как считала своего возлюбленного погибшим. И какая муха укусила его высочество, что он так долго обхаживал предмет своей страсти? Если Месье знал, чего добивается, почему он не шел к цели напрямик? Ему нравилось, когда его считали распутным. Так какого дьявола он не мог вести себя соответственно?
Д’Антрег уже начал было подумывать, не намекнуть ли Месье, как ему следует поступить. Однако он колебался. А тем временем д’Аваре не оставлял регента в покое и буквально изводил его разговорами о долге и чести, которые требовали воодушевляющего присутствия принца среди тех, кто готов был отдать за него жизнь в Тулоне.
Так обстояли дела, когда в Хамм прибыл Ланжеак с новостями из Парижа, где доверие населения к Конвенту было серьезно подорвано разразившимся вокруг ряда депутатов скандалом. Ланжеак подробно описал события д’Антрегу, тот отвел курьера к регенту и был единственным свидетелем беседы в длинной пустой комнате шале, в котором его высочество держал свой сократившийся до предела двор. Брат регента, граф д’Артуа, со своими слугами уехал в Россию просить поддержки у императрицы.
В то утро его высочество пребывал в дурном расположении духа. Д’Аваре настойчивее, чем обычно, убеждал его в необходимости срочного отъезда в Тулон. Новости, которые привез Ланжеак, отчасти рассеяли уныние принца.
– Ну наконец хоть что-то, – одобрительно проворчал он. – Признаюсь, я даже не ожидал такого от этого хвастливого гасконца.
Возможно, Ланжеак следовал данным ему предписаниям, а может быть, в нем заговорило подобострастие придворного подхалима, но он поспешил вывести принца из заблуждения, указав на то, что роль барона в произошедших событиях была второстепенной:
– Это скорее работа Моро, нежели господина де Баца, монсеньор.
– Моро? – Глаза его высочества недоуменно округлились, затем из глубин его памяти всплыло неприятное воспоминание. Принц нахмурился. – А, Моро! Стало быть, он все еще жив? – Выражение его лица не оставляло сомнений, что известие это ему крайне неприятно.
«Тяжелый человек», – подумал Ланжеак.
– Да, он поразительно живуч, монсеньор.
Его высочество, казалось, утратил интерес к разговору. Он кратко поблагодарил господина де Ланжеака и отпустил его.
Господин д’Антрег вызвался проводить посыльного в приготовленную для него комнату. Впрочем, причиной его любезности было вовсе не это.
– Кстати, о Моро, – сказал он, когда они покинули комнату регента. – Будет лучше, если вы не станете никому говорить о том, что он жив. Этого требуют государственные интересы. Вы меня понимаете?
– Никому? – переспросил Ланжеак. Его глуповатое лицо ничего не выражало.
– Именно так, сударь. Никому.
– Но это невозможно. Я привез мадемуазель де Керкадью письмо от него. Если она все еще в Хамме…
– Это ничего не меняет, – перебил д’Антрег. – Вы отдадите письмо мне. Я прошу вас об этом от имени его высочества. И забудьте, что привезли это письмо. – Устремив многозначительный взгляд на озадаченного Ланжеака, он повторил: – В государственных интересах, суть которых я не вправе вам открыть.
Возникла пауза. Потом Ланжеак пожал плечами, вручил д’Антрегу письмо и дал требуемое обещание. Возможно, то, что он недолюбливал Андре-Луи, помогло ему отнестись к происшедшему безразлично.
Граф д’Антрег вернулся к принцу.
– Этот Моро снова прислал письмо, – сухо объявил он.
– Письмо? – Регент поднял глаза. Его взгляд не выражал никаких чувств.
– Мадемуазель де Керкадью. Я принес его сюда. Едва ли мы можем допустить, чтобы его вручили адресату. Тогда стало бы известно и о других письмах.
Его высочество быстро сообразил, что имеет в виду д’Антрег.
– Черт бы побрал вас с вашими советами! Что из всего этого выйдет? Если этот субъект в конце концов останется в живых, ваши махинации с его письмами откроются. Как в таком случае мы будем выглядеть?
– Мои плечи выдержат этот груз, монсеньор. Вашему высочеству совершенно ни к чему раскрывать свое участие в маленьком обмане, продиктованном исключительно милосердием. И, кроме того, крайне маловероятно, что Моро уцелеет. Рано или поздно удача ему изменит.
– Ха! А если нет?
Смуглое худое лицо графа, изборожденное, несмотря на его относительную молодость, глубокими морщинами, осталось непроницаемым. Взгляд темных глаз был тверд.
– Ваше высочество желает выслушать мое мнение?
– Вы же меня слышали.
– На вашем месте, монсеньор, – тихо и медленно произнес д’Антрег, – я устроил бы так, чтобы новость о спасении Моро, даже если она и достигнет когда-нибудь ушей мадемуазель де Керкадью, пришла слишком поздно, дабы иметь какое-либо значение.