Мужчина ухмыльнулся во весь рот; у него недоставало двух или трех передних зубов, а те, что сохранились, были желтыми от никотина. Все это наводило на мысль, что жесткий и неудобный костюм – его единственный.
– Я все ждал, когда кто-нибудь спросит. Честно сказать, я не прочел ни слова из этой дрянной книжонки. Один малый платит мне – и еще двум десяткам ребят, – чтобы мы катались в трамваях и на конке, сколько они ходят, с семи утра до часу ночи. Небось думает, что люди увидят книжку и бросятся покупать ее себе.
– А давно ли вы и другие… э-э… читатели этим занимаетесь? – спросил Джеймс.
– Да три недели уже, и ни разу никто про книгу не спросил. До вас, в смысле. Чует мое сердце, у нашего хозяина денежки скоро закончатся, и на следующей неделе придется мне искать честную работу.
– Сам ли автор, мистер Джонстон Смит, оплачивает эту… э-э… рекламную кампанию? – спросил Джеймс.
– Автор-то автор, только он не Джонстон и не Смит. Совсем молоденький субчик, двадцать – двадцать один год от силы, и ботинки у него еще стоптаннее моих. На самом деле звать его Стивен Крейн.
– Что ж, интересный способ привлечь внимание к своей книге, – сказал Джеймс, гадая, не попробовать ли ему такое со своими романами в Лондоне. Но нет… лондонские ценители литературы не ездят в общественном транспорте с простонародьем, кроме как в поездах, а британец или британка не станет в купе разговаривать с незнакомцем. Это просто не принято.
– Знаете, – продолжал мужчина; он уже закрыл томик и положил на колени, – я ведь книжки-то читал в жизни, одну или две. Так вот, это даже не настоящая книга.
– В каком смысле?
– Да в ней всего пятьдесят страниц, а при том широкие белые поля и чистые листы с начала и с конца.
– Рассказ, переплетенный как книга, – задумчиво проговорил Джеймс.
Собеседник пожал плечами:
– Я одно понимаю: мне еще час мучиться, пока конка не перестанет работать и я не пойду домой спать. Руки отваливаются держать эту дрянь перед носом с утра до ночи, но этот самый Крейн проверяет нас чуть не каждый день. Не держишь книжку перед носом – до свиданья. А такую работу, чтоб платили два доллара в день за просиживание штанов, нынче поди найди.
Джеймс покачал головой, изображая сочувствие.
Конка остановилась в темной части города. Кучер и кондуктор вышли развернуть вагон. Очевидно, это была конечная.
Джеймс решил немного размять ноги.
– Вы же не здесь выходите? – спросил платный читатель.
– Я только на минуту, – ответил Джеймс.
Однако едва он вышел в сырую ночь, как увидел в полуквартале от остановки, под единственным горящим фонарем, проблеск лысины, промельк фрака со старомодным высоким воротником и белое червеобразное движение длинных пальцев душителя. Через мгновение все это исчезло во тьме.
Позабыв про конку, Джеймс пустился догонять призрака.
* * *
За тусклым фонарем не просто была тьма: там разом заканчивались дома по обе стороны улицы. Как будто Джеймс вслед за Мориарти вышел из Чикаго и теперь они одни в ночной прерии.
И тут в ноздри ударил запах. Запах и звук сотен, если не тысяч, тяжелых невидимых копыт, запах и первобытное чувство, что на тебя смотрят из темноты бесчисленные незримые глаза. Прямо впереди улица упиралась в перпендикулярную, а дальше Джеймс смутно различал огромную, темную, изредка мычащую массу живых организмов, которые дышали, смотрели, испражнялись.
Он дошел до чикагских скотопригонных дворов. В темноте по обе стороны не было ни единого фонаря, ни единого здания с горящими окнами. Один или два фонаря в загонах были слишком далеко; Джеймс различал лишь поблескивание коровьих рогов прямо под ними.
Он выбрал левую сторону и смело зашагал в дышащую тьму.
* * *
Здесь не было ни тротуара, ни мостовой. Сквозь подошвы ботинок Джеймс ощущал лишь утоптанный грунт и щебень – что ж, по крайней мере не жидкую кашу из коровьего навоза и грязи, как в загоне по правую руку. Животные шуршали боками, вздрагивая во сне или протискиваясь через стадо к кормушке.
И еще Джеймс ощущал себя… иначе. Поиски Мориарти в опасных районах Чикаго прогнали апатию и злость. За все время, что он шагал меж полуразрушенных складов и коровьих загонов, впереди ни разу не мелькнула блестящая лысина и длинные белые пальцы; однако Джеймс и не рассчитывал на самом деле отыскать преступного гения, а уж тем более – столкнуться с ним напрямую.
Генри Джеймс осознал, что находится как бы вне себя, наблюдает за собой сверху (здесь, в кромешном мраке, где даже на часы не мог взглянуть, не посветив на циферблат спичкой). До сегодняшней ночи он стремился стать драматургом, но сейчас был разом зрителями и актером – действующим лицом. Ибо Джеймс именно что не играл роль, а действовал – решительно и даже дерзко. «Если так чувствует себя персонаж у плохого писателя, то… мне это нравится», – подумал он.
Сейчас ему не верилось, что чуть больше полутора месяцев назад он готов был утопиться в Сене. Из-за чего? Из-за того, что его книги плохо раскупают?
Джеймс чуть не расхохотался, шагая сквозь тьму. Он по-прежнему испытывал к Холмсу стойкую, вполне обоснованную неприязнь, но теперь ему было ясно, что сыщик – вымышленный или реальный – стал для Генри Джеймса-младшего спасителем. Глухой ночью в чужом городе Джеймс чувствовал себя моложе, сильнее – более живым, чем когда-либо на его памяти, по крайней мере на взрослой памяти. И он сильно подозревал, что его детская живость была не более чем лунным светом – отражением бешеной энергии, исходившей от старшего брата Уильяма.
Решительная схватка. Именно эти слова эхом отдавались у Джеймса в голове. Не просто борьба с повседневными житейскими мелочами, но схватка с драматическими опасностями в той жизни, какой он и вообразить для себя не мог. Впервые Генри Джеймс понял, отчего брат Уилки после всего увиденного и пережитого – одному из двух солдат, несших его после боя за Форт-Вагнер, снарядом разнесло голову, так что в Уилки, упавшего вместе с носилками на песок, полетели мозги и осколки черепа, – отчего тот, едва оправившись после ужасных ран, вернулся на войну. Как и брат Боб, который в другой битве потерял половину своего полка.
Решительная схватка. Джеймс внезапно понял, почему такие мгновения были для Шерлока Холмса жизнью и почему сыщик нуждался в морфине или героине, чтобы вытерпеть скучные периоды затишья между опасными расследованиями.
Возможно, полчаса назад он увидел из конки профессора Мориарти, возможно – нет. Это по сути не имело значения.
И тут он заметил впереди какое-то движение. На него надвигались темные вертикальные тени. Люди.
Слева тянулись глухие стены складов – ни одного горящего окна, – так что глаза уже привыкли к темноте. Джеймс видел, что идущих четверо и каждый держит в руках дубинку.
Он остановился.