– А вот здесь вы не правы, Анри! – резко перебил король. – Люди устали от войны. Им нужен праздник. Так пусть он и будет! С пением охотничьих рогов, с песнями, с танцами, с дамами.
– Как прикажете, ваше величество.
Адъютант пожал плечами, а оруженосец Альфонс обрадованно потер руки и приосанился. Ландскнехты тоже переглянулись довольно радостно – посреди затянувшейся осады кто ж откажется хоть немного развеяться, развлечься?
– А к ручью мы, пожалуй, проедем, – Леонид-Магнус тронул поводья коня. – Показывай дорогу, Эвальд.
Небо над головами сияло такой нереально прозрачною синевою, что казалось звонким и хрупким, как зеркало или оконное стекло, падающие от деревьев тени выглядели не мягкими, как летом, а четкими, контрастными, черными, вполне реально осязаемыми, о которые можно споткнуться – по крайней мере такое впечатление почему-то складывалось у Леонида. Меж безлистными ветвями осин сверкали серебром паутинки, средь звенящей осенней тишины где-то невдалеке вдруг подала голос синица. А вот послышался и звериный рев!
– Медведь! – выхватив палаш, ахнул Альфонс.
Ландскнехты опустили короткие копья.
– Не надо его трогать, мой король, – неожиданно попросил Эвальд. – Хозяин здешних мест нынче сыт и просто присматривает себе берлогу. Да мы его и не поймаем сейчас, по урочищам не угонимся. Вот… слышите? Уходит…
Рычание и впрямь стало отдаляться, а потом и затихло вообще.
– Послушай-ка, парень, – спрыгнув с лошади, подошел к проводнику один из ландскнехтов. – А чего он рычал-то?
– Не знаю, – Эвальд повел плечом. – Может, рассердил кто, а может, наоборот – довольный был зверь, небось, набрел на дупло с медом.
– Мед и нам бы не помешал… Ого! Слышали?
Наемник вдруг осекся, прислушался… Где-то в лесу вдруг послышался стон. Громкий, отчаянный… женский…
– Баба кричит, – промолвил кто-то.
Его тут же высмеяли:
– А может – выпь?
Крик повторился.
– Да, – покивал Альфонс. – Похоже, что выпь. Да и откуда тут, в чаще, бабы? Э-э… Прикажете посмотреть, ваше величество?
– Чего ж на выпь-то смотреть? А впрочем, поедем, глянем, – король махнул рукой. – Это, кажется, там, недалеко.
– Да, ваше величество, – приложив руку к груди, поклонился проводник. – Там, у ручья, есть небольшая поляна…
Поляна и впрямь нашлась, всадники добрались до нее очень быстро. Выехали… и остановились, замерли на миг, застыв в немом изумлении от увиденного. На поросшей пожухлой травою поляне, в окружении осин и высоких, с редкими багряными листьями кленов, росла большая корявая береза. Старая, с бугристой корой, она клонилась кроной к ручью, казалось, вот-вот готовая упасть, как Пизанская башня. К стволу дерева была привязана нагая девчонка, привязана по рукам и ногам, словно бы распята. Длинные, спутанные волосы девушки падали на белые плечи, через грудь и живот тянулись красные рубцы от бича или плети, из лона сочилась по ногам кровь. В серых, широко распахнутых глазах несчастной застыл неизбывный ужас.
Вокруг березы ошивалось человек пять, бородатые смурные мужики, лет по тридцать каждому. Кто-то, ухмыляясь, неспешно натягивал штаны, а кто-то, наоборот, рассупонивал, явно намереваясь пристроиться к девчонке уже далеко не в первый раз. Рядом, в грязи, лежало невиданно белое тело, тоже девушка, и тоже нагая… и похоже, что – мертвая.
– Зря ты ее прибил, Владко, – один из насильников хмыкнул. – Посейчас бы и очереди никакой не было.
– Так кусалась, змия!
– И добро, что кусалось. А эта вон, щучина, лежит, как бревно…
– Ничо! И от нее толк есть, робяты!
В ярости закусив губу, Магнус дернул поводья:
– Схватить сволочей! И повесить!
Увлекшиеся экзекуцией «сволочи» заметили кавалькаду слишком поздно. Правда, почему-то не особенно испугались и вообще вели себя нагло. А сопротивления не оказали никакого. Покорно подняли вверх руки, ухмыльнулись… и на ломаном немецком попросили разрешения одеться.
– А то неудобно перед славным крулем с голым задом, – по-русски добавил один из насильников.
Между тем ландскнехты, быстро отвязав от березы несчастную девушку, принялись сноровисто мастерить петли… Пять штук. По числу активных участников гнусного действа.
Насильники ливонского короля явно узнали… и это почему-то придало им смелости.
– Эй, эй, господине король, не для нас ли петельки? Ой, не торопись, господине. Мы же не враги.
– Вы хуже врагов, – сквозь зубы промолвил Арцыбашев. – Преступники, лиходеи.
– Ах, ты про баб… – один из насильников, по всей видимости старший – кривозубый, с косой бородой и нахальным взглядом – одернул черный, с серебряными пуговицами кафтан и приосанился. – Мы – из воеводы Василья Иваныча Умного-Колычева полка! Людищи не из последних. А этих… этих беглых пытали. Мразь недобитую новгородскую! За то нас не казнити надо, а жаловать.
– Вот я вас и пожалую, – глядя на петли, недобро улыбнулся Магнус. – Давай. Парни, нечего тут говорить.
Он впервые отдал приказ о казни. Он, Леонид Арцыбашев, человек двадцать первого века, с высшим гуманитарным образованием, гуманист… И ничего в его сердце не дрогнуло! Поскольку эти глумившиеся над беззащитными девчонками сволочи никакого снисхождения не заслуживали напрочь. Какой уж тут гуманизм!
– Эй, эй… господине…
Когда ландскнехты принялись вязать насильникам руки, кособородый вдруг ударил кулаком по зубам Альфонсу, вырвался, метнулся к ручью, да с разбега прыгнув в холодную воду, вынырнул уже вдалеке, поплыл, отфыркиваясь…
Труайя все же успел выстрелить. Однако же не попал. Да никто не попал бы, и погоня не принесла результатов – слишком уж быстро все произошло, слишком уж неожиданно, нагло.
– Ты суди нас, господине король, – упирались оставшиеся насильники. – Нетто без суда повесишь? Неможно так. Девки те государя нашего, Ивана Васильевича, поносили безбожно и смерть тем заслужили лютейшую!
Ландснехты-ивангородцы, услыхав такие речи, замялись. А ну как и вправду – за дело девок убили? Да и на опричников руку поднять – самому государю Иоанну обида! Ежели что – никакой король не защитит.
Приволокши несчастную девчонку, накинули плащ, пред очи королевские поставили:
– Спрашивай, ваше величество.
Девушка дрожала мелкой дрожью, однако глаза смотрели дерзко, с вызовом – видно, не дорога ей уже был жизнь, и жить было – незачем.
– Да из Новагорода мы, беженцы! От царя-сыроядца спасались. Это для вас он царь, а для нас, новгородцев – хуже пса смердящего! Убивец безвинных младенцев! Волк, волк кровавейший.
Анри Труайя застонал, обхватив голову руками:
– Молчи, молчи, дура!