Стимул сработал. Тэд подначивал Рейчел, неволил, управлял ею, заставил причинить боль невинному существу. Теперь они квиты.
Под крики ребенка и плач мужа, Рейчел смотрит в экран, на гигантский бриллиант. Будто гадалка – в хрустальный шар. Она шепчет:
– Спокойной ночи.
Папаша Троя хочет стать лучше отца. Когда отец, дед Троя, рассказывал про «тычинки и пестики», то получалось нечто вроде анекдота. Он спрашивал: «Что такое: маленькое, черное, в стекло бьется?» Тогда еще шестилетний, папаша Троя ответа не знал, и потому отец обыденным тоном говорил: «Младенец в духовке».
Вот такая она, правда жизни. Трой забрался в машину после уроков и сказал, что на уроках о незащищенном сексе второклассники собирали модуль. Папаша тут же уловил педагогический момент: в школе еще про секс не рассказали, а уже учат детей, чего делать не надо. Папаша знал одну хитрость политиков: на поставленный вопрос не отвечай. Отвечай на вопрос, который ты сам себе задал бы. Уж в незащищенном-то сексе папаша Троя был дока.
Машина – место для разговора не хуже других. Они ехали домой, и папаше Троя приходилось следить за дорогой. Он сказал, что, когда папочки и мамочки сильно-сильно любят друг друга, им хочется побыть наедине. Пока они в старших классах, им порой удается уединиться только в машине, пускай это «Додж-Дарт», и прорехи в виниловой обшивке салона заклеены скотчем, и пусть приходится покупать билеты в автокинотеатр (это такая штуковина, которую объяснить сегодня ребенку довольно трудно, но это, короче, типа такого здоровенного телевизора, экран которого занимает всю стену здания, где работает папочка), и пускай на неделе крутят «Побег» с Салли Струтерс, хотя вот это-то как раз не важно, потому что мамочки и папочки покупают билеты в автокинотеатры лишь затем, чтобы уединиться, а у старшеклассников желание уединиться, поцеловаться там, забить косячок, покувыркаться, словно две освежеванные порнозвезды на присыпанной горячей солью кровати, ой как велико, и мамочки и папочки купили бы билеты даже на просмотр того, как краска на стене сохнет, лишь бы гарантированно сбежать на пару часиков из-под опеки взрослых, пусть у них только и есть лишь искренняя, настоящая вечная любовь, о реальности которой мамочки и папочки постарше забыли, но даже тогда «Додж-Дарт» может серьезно подвести, ведь предыдущий владелец, зараза такой, заменил переднее неразделенное сиденье на два ковшеобразных, и теперь на заднем можно перепихнуться только в позе «он сзади», на боку, а это не самая лучшая позиция, потому как мамочка всегда жалуется, что так в нее проникает воздух, и вот папаша Троя говорит, говорит и смотрит на дорогу, поэтому не видит реакции сына, даже когда упоминает, мол, поза на боку – единственная приемлемая поза для мамочки, ведь если она попробует «наездницу», то придется скакать на папочке у всех на виду, тряся волосами и титьками, и тогда фары других машин будут скакать в такт, вверх-вниз, вверх-вниз, загудят клаксоны и пойдут крики как на родео, и тогда уже про это узнает вся школа, но папочка все равно предлагает позу «69», для разогрева, и вот он описывает, как они с мамочкой на заднем сиденье пыхтят, раздеваясь и устраиваясь поудобнее, а маленький сынок Трой спрашивает, какое это все имеет отношение к тому, откуда берутся дети, пускай даже папочка дошел до того момента, когда мамочка берет его достоинство двумя пальцами, словно мусор с пола общественного туалета, и сообщает, мол, пахнет-то от него не так уж и приятно, а папочка втирает ей, как там на самом деле чисто, просто такова уж природа крайней плоти, но мамочка на это не клюет, даже когда папочка выкладывает на стол свой старый козырь, мол, почему это насилием над гениталиями называют только женское обрезание, и все равно она холодна, не смеется, хоть папочка и подмигивает: шучу, мол, но мамочка не уступает и не берет в рот, тогда папочка протискивается между спинками передних сидений, открывает бардачок и роется в старых дорожных картах (тут приходится объяснять, что такое дорожная карта, ведь Трой из поколения детей, которые все находят по GPS и которым не объяснишь, каково это раскладывать и складывать карту на ветру ночью), так вот папочка ищет кондом и что-нибудь, чтобы приглушить запах, пускай даже это запах здоровой необрезанной письки, а находит лишь здоровенный флакон антисептика для рук, оставшийся с прошлой зимы, когда в стране царила паника из-за птичьего гриппа, и хотя сын родился спустя десять лет, он внезапно сбивает папу с темы и спрашивает, что еще за птичий грипп и что такое ковшеобразное сиденье, пусть даже ничто из этого не имеет значения в общей картине, и папочка продолжает рассказ, говорит, как показывает флакон антисептика мамочке на заднем сиденье, заклеенном вдоль и поперек скотчем, и предлагает обработать жидкостью все достоинство, если от этого мамочке станет спокойней, и тут уж ее ледяное сердце не может не растаять – такой романтический жест! – но сам-то папочка боится, что будет больно, ведь на этикетке сказано, что антисептик содержит большую долю спирта, но достоинство уже распухло и болит, здравый смысл отступает, и папочка выдавливает на ладонь большую порцию прозрачной, холодной склизкой бяки и натирает ею достоинство, ему – пускай на этикетке перечислено более сотни бактерицидных ингредиентов, не говоря уже о следовом количестве алоэ-вера, – почти не больно, то есть ему не больней, чем было до этого, и кажется, что он готов помереть от внедренной спермы, типа как от вколоченного зуба мудрости, только между тощих ног, однако этой боли мало, и достоинство от своих намерений не отказывается, даже когда мамочка по-прежнему не желает взять его в рот, достоинство все еще твердо как камень, торчит колышком, и даже когда папочка ныряет лицом в мамину гордость и наяривает языком, играет в игру, которую они называют шлеп-шлеп, мамочка не желает сама поработать ртом, потому что боится отравиться химией, которой папочка обработал достоинство, но папочка не отрывается, продолжает играть в шлеп-шлеп, толочь языком в ее ступке, потому что знает: если мамочку разогреть как следует, она согласиться на что угодно, и вот папаша Троя глядит прямо на дорогу и чувствует, как поднимается приливая волна вопросов, а папочка в кинотеатре даже не думает перевести дух, молотит языком по-собачьи, до самого момента, когда мамочка перегревается, и он едва успевает отпрянуть, как из-под носа у него ударяет горячая струя мамочкиного сока, и папочка заходится смеющимся дельфином: иии-иии-иии! – и хлопает в ладоши, будто плавниками, как те же дельфины, но даже тогда его достоинство готово лопнуть и забрызгать машину сжатым папочкиным соком – по две тысячи фунтов на квадратный дюйм, а мамочка уже плюет на запах, ей только подавай тяни-толкая на заднем сиденье, да, да, напусти в нее воздуха, она хочет на боку, на заднем сиденье «Доджа-Дарта», молчит, что эти самые дни задерживаются на одиннадцать дней, она убеждает себя, будто это от того, что она отравилась сосисками в тесте, пускай даже прикинула в уме и поняла, что ошибка молодости у нее в животе достигла размера скопления клеток, но даже тогда сынишка Трой спрашивает: «Это вы меня так сделали?» все еще пытается разобраться, а папочка в кинотеатре стыкуется достоинством с гордостью мамочки, быстро и напористо, это такие сладостные воспоминания, он помнит, как Салли Струтерс говорила что-то Стиву Маккуину, а он даже не догадывался, что уже стал папочкой, нет, он просто стыкуется с мамочкой, лицо ему стягивает от застывших соков из маминой гордости, и вот уже мамочка визжит, как все детишки рождественским утром, и папочка не сдерживается, потом он хочет еще раз, но мамочка просит перекурить, у нее в сумочке косячок, и вот она отлипает от папочки, достает косяк и чиркает зажигалкой (будь прокляты гербициды, какими травят посадки конопли), потом мамочка жалуется, что папочка напустил в нее воздуха, а когда она глубоко затягивается, то слышно, как лопаются семена – как бы громко ни кудахтала с экрана Салли Струтерс, – и становится ясно, что травка-то не высшего качества, а потом они снова принимаются стыковаться достоинством и маминой гордостью, потому что у папочки в школьные годы достоинство толком не опускалось, и вот даже в этот момент сынишка Трой спрашивает, зачем они вообще курили косяк, ведь это был риск для его еще не оформившегося мозга, но разве детям не свойственно задавать вопросы и не ждать при этом ответа, погружаясь в собственные мысли, и папочка, несмотря на рассказы сынишки о незащищенном сексе и пагубном влиянии на плод тетрагидроканнабинола во время первого триместра, продолжает расписывать, как громко щелкали семена в косяке, как они ярко вспыхивали, точно салют на День независимости, и брызгали искрами, которые попали на мамин кустик.