Так ведет себя и человек. Чем больше он чувствует за собой недостатков, тем выше его реакционная способность, так как эти же недостатки он активно ищет в других и, находя, клеймит их всеми правдами и неправдами. Попадая в неприятные ситуации, он не ищет причину в себе, а старается переложить вину на других, а чаще всего – на общество. Так и получается, что ругаем свое отражение, без которого жить не можем. Заводя пружину до отказа с помощью своих недостатков, мы оказываемся в ситуации, которой физически не должно существовать – находясь среди множества людей, мы оказываемся одинокими.
Многие миллионы людей живут в изоляции при открытых дверях. И снова виноваты не мы сами, а кто-то, в крайнем случае – судьба. Очень удобно! Если что-то не получается, то мы сразу же вспоминаем судьбу или правительство, а при удаче – мы хвалим только себя и гордимся своими достижениями. Выпячивая свои достоинства, мы зачастую не понимаем, что сами себе копаем яму, потому что последующие неудачи низвергнут нас в еще более глубокую пропасть, где властвуют темные силы нашей души. И тогда появляется страх, который с вами не церемонится, доводя психику до состояния, которое многие люди уже не контролируют. Из страха они убивают других людей или самих себя, калечат души других, особенно близких людей, которые более или менее терпеливо к ним относятся.
Я поймал себя на мысли, что, думая на тему «человек» я неизбежно скатываюсь к страху. Не знаю, правильны ли мои рассуждения, но моя личная жизнь подтверждает их. Брошенный на произвол судьбы, я, чтобы не опустить руки окончательно, ввел для себя определенный тюремный распорядок. Не зная, что может меня ожидать впоследствии, я на всякий случай стал тренировать свою память, вспоминая и заучивая наизусть все, что мог вспомнить.
Первые попытки зашифровать и запомнить тексты полностью провалились, так как я не мог поручиться за их точность. Где-то я читал, что мозг активно работает в течение четверти часа, а потом устает и заставить его работать можно или после эмоциональной встряски или непродолжительного отдыха. Чередовать умственную и физическую нагрузку я поначалу не рискнул, так как быстро уставал физически. Поэтому после сеанса запоминания я расслаблялся и позволял течь мыслям так, как им этого хотелось. Мешать мне никто не мешал, создавалось впечатление, что обо мне забыли. Судя по всему, этого и стоило ожидать. Тем для обдумывания у меня было множество, но мысли возвращались все время к одному – моему теперешнему положению.
Вот и сейчас я лежал и прислушивался к мыслям о страхе и двух моих новых врагах – Петерсоне и шерифе, но не со стороны моего к ним отношения, а об их собственных проблемах, приведших их к гибели. То, что они погибли как люди, мне было ясно как день. Мне иногда даже было их жалко. Но, с другой стороны, во всем виноваты они сами. Взять, к примеру, шерифа. Каким мог быть его жизненный путь?
Шериф постоянно пытался самоутвердиться, приняв за основу образ напористого, грубого и внушающего если не ужас, то невольное уважение к его личности, ковбоя. Он своим поведением как бы олицетворял всесильную руку закона. Провозгласив лозунг «от меня не уйдешь» он спрятался за него, как за каменную стену. Можно быть уверенным в том, что вырос он в семье, где тем или иным образом его чувства подавлялись с помощью принуждения. Это могло быть или запугивание, или излишняя строгость. Имея перед глазами пример грубого подавления, он и сам использовал этот прием, пряча за ним свой личный страх. Встречая даже слабый отпор, шериф не мог сдерживать страх и выходил из себя потому, что сдержать страх невозможно. И тем самым он подписал себе приговор. Занимаемое им положение и состояние его души не могли не заинтересовать наших «оппонентов». Он был готов к этому по всем параметрам, бери его голыми руками и используй, как тебе вздумается.
Другое дело – Петерсон. Как личность он, наверное, был намного более высокого порядка, чем шериф. Он прошел большую школу в своей жизни, если добился высокого положения в научных кругах. Но манера его поведения показывала, что совесть его не совсем чиста. Не зная, в каких условиях ему пришлось делать свою карьеру, я мог только предположить, что он стал «нужным» человеком для определенных лиц. Например, попал он в поле зрения нашего директора еще на Земле. Не обладая ярко выраженными научными способностями, он делал все вовремя, не доставляя хлопот своему патрону. Постепенно директор поручал ему дела, которые он должен был делать сам, и Петерсон быстро и красиво с ними справлялся. Можно быть на все сто уверенным, что вскоре без Петерсона невозможно было обойтись.
Авторитет патрона резко возрос, так как теперь он справлялся со своими делами вовремя и успевал всегда и везде. Обладая к тому же научным даром, что я не исключал, он оказался достаточным претендентом на нынешнее место. И как он мог пойти на такое повышение, не прихватив с собой своего «доброго гения»? Получается, что фактически институтом руководил Петерсон, оставляя за своим шефом почетное право первого голоса, а может быть только право первой подписи. И, зная, что научный работник из него не получится, он мог сообразить себе комплекс, боясь, в конце концов, потерять свое место.
Роль «серого кардинала» хотя и дает большую власть, но сопряжена с большим риском быть съеденным кем-то, кто более умен и коварен. Поэтому Петерсон, скорее всего, и создает невыносимые условия для работы тем людям, кого он подозревает в этих качествах. Не совсем разбираясь в таинствах науки, он, тем не менее, умеет оценить масштабность той или иной работы и последствия ее успешного завершения. Пример с Анной тому прямое подтверждение, так как общественный резонанс мог возвысить ее в научных кругах и соответственно, разоблачить его собственную позицию. Такого закомплексованного человека также грех было не использовать. Сначала подталкивать в нужном направлении, а затем, когда его роль будет сыграна, пожертвовать им для собственного прикрытия. Честно говоря, жалости к нему у меня не было абсолютно никакой. Этот человек сделал себя таким сам и расплачивался теперь за содеянное.
Итак, два совершенно разных человека оказались в одной упряжке, но связывало их одно – страх за свое положение, явно незаслуженное ими.
Я попытался представить себе, могут ли оказаться моими врагами еще кто-нибудь из чиновников, поддерживающих порядок на станции.
Начальник полиции, судя по его словам, ко мне не имел каких-то личных претензий. Его поведение было скорее доброжелательным, чем агрессивным, поэтому я не стал промывать ему косточки.
Прокурор? Я видел его несколько раз, но он произвел на меня впечатление человека, скорее недовольного своим положением, чем карьериста, занимающего не свое место. Возможно, он считает, что станция для него, скорее – наказание, чем трамплин для дальнейшего роста. Его может вывести из равновесия только отзыв на Землю. Чем может заинтересовать мое дело такого человека? Задержали вора, свидетели есть, в общем-то – ничего интересного. Чем туманнее дело, тем скорее он должен захотеть от него избавиться. Поэтому я его тоже оставил в покое.
Честно говоря, я многого не понимал в создавшейся ситуации. Допустим, я вор. Что я могу украсть у людей? Деньги? Так их здесь нет, все расчеты безналичные. Личные вещи? И что я с ними делал бы дальше? Носить их на себе? Так человек увидит и узнает свою вещь. Прятать у себя в квартире – улика налицо. Это может делать только больной или совсем глупый от жадности человек. Кажется, это называется клептоманией. Воровство ради воровства. Продать ворованные вещи здесь можно было только идиоту.