Потом он садится за преподавательский стол, берет в руки список курсантов, но смотрит поверх него на тех, кто сидит перед ним, а затем произносит:
— Здравствуйте. Меня зовут Б.Н., на время вашей учебы в нашем «Институте благородных девиц» я буду у вас классной дамой…
Размышления Корбалевича прервал возглас Серебрякова:
— Прошу прощения, меня задержали на подходе к скверу.
— Хорошо, что вас не задержали вообще, — произнес Корбалевич.
— Это шутка? — спросил Серебряков
— Разумеется. Ведь в уголовном кодексе нет статьи, которая предусматривала бы ответственность за опоздания на свидания, встречи и так далее. Так о чем вы хотели сообщить мне не по телефону?
— Леонид Андреевич, — сказал Серебряков, — я не хотел говорить с вами по телефону не потому, что я не доверяю телефону. Мне не хотелось вести разговор в присутствии моих подчиненных, у которых есть друзья и знакомые на студии.
— Вы полагаете, что факт того, что меня послали…
— Нет, нет! Прежде всего, ваша ведомственная принадлежность не дает им возможности прямо послать вас вместе с рукописью подальше. Но факт отказа не связан ни с содержанием рукописи, ни с ее нужностью или ненужностью для общества.
— А с чем же он связан?
— Понимаете, у людей сторонних бытует мнение, что редакторы только и делают, что ищут хорошие тексты и талантливых авторов, для того, чтобы открыть им зеленую улицу. На самом деле, в кино гораздо больше, чем в издательской деятельности, всяких барьеров на пути от сценария к зрителю. Если в литературе я найду приличный текст, на котором могу заработать деньги, я его приму, и для меня будет все равно, кто его автор. Пусть даже он будет непрофессиональный литератор. В кино между автором сценария и конечным продуктом стоят редакторы, у которых свой интерес, потому что многие из них тоже пишут сценарии, и все остальные тексты для них сразу являются непроходными. Следующий барьер — худсовет. На нем индивидуальную работу обсуждают коллективно. Все это напоминает групповой секс, и ни у кого не возникнет ощущения некоего извращения от искусства, хотя все знают, что ребенок может родиться только от одного участника этого групповичка. Но его, скорее всего, к телу не допустят. Потом, если сценаристу повезет, за дело берутся режиссеры. Кстати, они тоже любят влезать в сценарии, но не для того, чтобы прибить его к канонам жанра, а чтобы поделить гонорар с автором. Потом наступает очередь организаторов съемок. Это и продюсеры, в руках которых финансы, и производственники, у каждого из которых собственное прочтение текста и собственное понимание или не понимание замысла сценариста…
— Зачем вы все это мне рассказываете?
— Затем, чтобы вы поняли: если вы написали приличную вещь, но не входите в кинематографические круги, то вряд ли эта вещь попадет на экран.
— Вы же сами рекомендовали мне отнести ее на студию.
— Знаете, я, как игрок в лотерею, надеялся, что, может быть, вы станете исключением из этого правила.
— И что вас привело к такой мысли? Тот текст, который вы читали?
— Нет. Впрочем, из того текста можно сделать любую вещь — хорошую и плохую. Правда, нужно определиться с критериями, по которым будет оцениваться эта вещь.
— А разве таких критериев не существует?
— Существуют, но именно вокруг них и происходят манипуляции. Как только появляется вещь с признаками, которые подходят под некоторые критерии, все участники процесса вдруг заявляют, что она как раз и не соответствует этим критериям.
— Но это же абсурд! Если существует белое, то оно — белое, а черное является черным.
— Ой ли, Леонид Андреевич, так ли это? Возможно, в том здании, откуда вы только что вышли, это так, но во всем остальном мире все совсем иначе.
— Не переоценивайте людей, которые работают в этом здании, они такие же, как и все. Только их калибруют и обучают определенным образом.
— Пусть будет так. И пусть у некалиброванных будет надежда, что есть структуры, где служат люди, у которых заявления, слова и действия не расходятся. Но вернемся к нашим проблемам. Я издателем стал пять лет назад, а раньше тоже писал прозу и предлагал ее издателям.
— И что из написанного вами было напечатано?
— Ничего.
— Вы плохо писали?
— Нет, по канонам, которые существовали тогда, это была вполне сносная проза и даже в определенной степени оригинальная. Но ее не печатали, причем мне присылали рецензии, в которых указывались недостатки и были советы учиться у классиков.
— Почему же вы не стали учиться у классиков?
— Большего дебилизма, чем советовать учиться у классиков, придумать трудно. Дело в том, что хорошая литература не терпит повторений ни в большом, ни в малом. А здесь тебя прямо подталкивают если не к плагиату, то к компиляции или заимствованию. И вот однажды один из издателей пригласил меня поработать у него редактором. Сразу скажу, что я оказался хорошим редактором, я быстро усвоил все, что нужно, а потом, когда мой благодетель создал собственное издательство, я стал его правой рукой, а потом и директором «Протея».
— А куда делся благодетель?
— Я уволил его по служебному несоответствию.
— Понятно, но меня больше всего заинтересовало понятие «хороший редактор».
— Я не знаю, что такое «хороший редактор», точнее, не могу дать этому феномену определения. Зато я знаю, как учил меня работать мой благодетель. Он как огня боялся действительно хороших и оригинальных вещей.
— Почему?
— Потому что они оригинальны, а следовательно, новы и непонятны многим. А раз так, то и широкого круга читателей у них не будет. Здесь все как с той коровой-рекордисткой.
— Какой коровой?
— Ах, Леонид Андреевич, сразу видно, что вы в те времена не работали плотно с сельским хозяйством. Во времена перестройки многие наши председатели колхозов бросились изучать опыт ведения сельского хозяйства за границей. И вот однажды приезжает такая делегация к какому-то фермеру посмотреть его коров. Тот показывает им свое производство. И один из председателей спрашивает: «А сколько килограммов дают ваши коровы-рекордистки?» Фермер не понимает, что это такое. Тогда переводчики с грехом пополам объясняют ему это. И фермер говорит, если бы у меня завелась такая корова, то я собственноручно бы ее зарезал.
— Почему?
— Потому что там производство молока, а не соцсоревнование коров. Там необходимы коровы одного размера, чтобы не было проблем сооружать им нестандартные стойла, и одной производительности продукта, чтобы не было необходимости додаивать их руками и так далее.
— Какое это имеет отношение к нашим проблемам?
— Самое прямое: современное кино и издательское дело чем-то похожи на любое другое производство.