В этот раз Вера Игнатьевна решила не отступать. Метро – единственное место в Москве, где еще можно в наше время встретить настоящего сиротинушку!
Вигнатя подошла к турникетам. Когда она спускалась в метро в прошлый раз, во времена уже оплывшего Брежнева и еще не оплывшей Пугачевой, в щелку турникета положено было бросать монетку в 5 копеек. Самое дорогое мороженое «Лакомка» в те времена стоило 28 копеек (если не считать большого сливочного брикета за 48), и кило говядины – тоже 48, а килограмм «Докторской» колбасы – 2 рубля 20 копеек. Цены были государственные, одинаковые для всего Советского Союза. Вигнатя стала рассуждать логически. Сейчас все стало частным, колбаса стоит столько, сколько захочет продавец. Мороженое тоже. Значит, и в метро так же: директор станции вправе устанавливать любую цену. А раз так, она должна быть где-то написана. Сколько бросать в щелку? 1 рубль или 500 рублей? Сейчас все так изменилось… Внимательно осмотрев турникет и последив за людьми, Вигнатя поняла, что на смену монеткам пришли карточки. Она обрадовалась такому разумному решению, достала кредитную карточку и попыталась приложить ее к кругу. Это не помогло. Красный глаз издевательски продолжал гореть. Вигнатя спрятала кредитку и сообразила подойти к кассе…
Первое, что он увидел, когда темнота кончилась, – что потолок. Второе, что он понял, когда увидел потолок, – что из его носа вылезает чевяк, бесконечный, прозрачный чевяк. Стас дернулся, хотел закричать, выдернуть чевяка, зарубить, убежать, но ног у него не было, рот его был плотно зажат чем-то страшным, еще страшнее чевяка, а за руки его держали белые люди, еще страшнее того чего-то невидимого, чем был зажат рот…
– Кардиолог у нас будет или нет, в конце концов? – заорал кто-то. – Что я тут, господь бог, один на всех, а? Маша!
Подошла Маша. Она была не белая, а зеленая. Но этого Стас уже не увидел, провалился опять куда-то в темноту.
Ева вытряхнула в ванну последние кристаллы соли, бросила опустевший флакон в угол, на горку белья, собрала волосы в высокий хвостик, чтобы не намочить, подняла с пола Библию и присела на край биде. Неужели Кит запал на эту новенькую тындру? Нифигасе! Не, анриал, там и смотреть-то не на что, один носяра чего стоит!
Ева презрительно скривила губу на Кита и открыла Библию. Книга была толстенькая, маленькая, на тонюсенькой бумаге и с очень мелким шрифтом. Брр! И кому было не лень столько писать! Ева вообще читать не любит. То есть она любит, но не очень. И не все подряд. Например, она любит читать комиксы. И еще гороскопы. Еще всякие приколы. Фантастику – тоже можно. А какой смысл читать серьезное? В жизни и так все – серьезнее некуда! Так к чему себя еще и чужими неприятностями накручивать? Надо мыслить позитивно! А чтобы мыслить позитивно, надо читать позитивные тексты.
Ева сразу заглянула в конец. Библия оканчивалась 22 главой и вполне позитивными словами «Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами. Аминь». Благодать – это хорошо. Но! 292 страницы – заметила Ева. Ужас! Ни в жизнь столько не прочесть! Это если читать по странице в день минус воскресенья, то получается – аж на год! За год Вигнатя 292 раза успеет составить новое завещание или сделать дарственную на какого-нибудь оборванца!
А интересно, вот, предположим, что перейдет всё-превсё комуто-прекомуто. И возьмет она, Ева, узелок на палочке и пойдет, как Золушка-Белоснежка, куда глаза глядят. Забредет в лес. Выроет себе норку-землянку и станет там жить…
Тут – раз! – позвонит ей Кирпич и скажет: «Приходи, Евгуха, на свадьбу!» – «На какую свадьбу, Кирпич?» – «А Кит на новой тындре женится. Придешь?» – «Я бы пришла, Кирпич, да не в чем: платье мое износилось, землей попачкалось, туфли хрустальные о камни стоптались, карету из тыквы на кашу пустить пришлось с голодухи…» И Кирпич как обалдеет да как спросит: «А где ты живешь, красавица?», а она ответит: «В землянке-подземелье живу, света белого не вижу из-за злой мачехи… то есть бабушки…» И тут Кирпич как сообразит, что это – круто, и ващще айс, и анриал полный, и как понаедут с телевидения, и из международной организации по защите прав ребенка, то есть подростка… И выйдет она из землянки, вся сверкая драгоценностями (ну, она их в земле найдет, в скалах), а ей навстречу – принц с контрактом: новый сериал «Землянка», и она в главной роли…
Ева стянула с себя лохмотья, измазанные скалами и драгоценными камнями, увидела, что ванна еще не наполнилась, и опять взялась за Библию.
Вера Игнатьевна снизошла в метро на станции Маяковская. Эта станция была ее самая любимая, с детства. Ей нравились эти колонны с авиационным гофрированным металлом, эти арки, и потолок кругами, и цветовая гамма…
Ей не пришелся по вкусу новый эскалатор: раньше ступени были мягкими, и поручни тоже, и светлее было как-то, светлее…
Что это? Почему белое надколонье закрасили белым? Тут же были картины!!! Тут везде были картины! Вера Игнатьна бросилась за справкой к дежурной у эскалатора, которая справок крупными буквами не дает.
– Вы что, немая?
Дежурная выразительно постучала указательным пальцем по стеклу. Крупными буквами! Не дает!
– Хамло! Какое хамло! Трудно рот открыть!
– Бабушка, тут никогда не было картин прямо над колоннами. Тут мозаики уникальные были – они вон, все на месте, никто их не трогал.
– Спасибо за информацию, молодой человек! А то я уж решила, что все онемели…
– Нет, что вы. Она не имеет права…
– Дежурная? Онеметь не имеет права? Но вот, онемела же… А разрисованы стены были, были… Это вы не помните, а я-то уж помню… Вверху – мозаики, только не эти, а другие, да сам вы не москвич, а по бокам – картины маслом.
На «картины маслом» мужчина развел руками и откланялся. Спорить с сумасшедшими в его сегодняшние планы не входило. Своды прямо над колоннами на Маяковке всегда были однотонными. И мозаики никто не трогал. Облицовку из полудрагоценного редчайшего родонита, было дело, чуть не содрали во время реставрации, но вовремя одумались.
Вигнатя решила не отвлекаться на колонны и огляделась в поисках сиротинушки. В центре самого, наверное, красивого в мире подземного метрозала сиротливо стояло человек десять. Человек восемь стояло спокойно, один нервно ходил взад-вперед, бросаясь к каждому идущему с юга поезду, а еще один был то ли пьяный, то ли психованный: мычал.
«Между прочим, я могу спасти не одну заблудшую душу, а две… – вдруг подумала Вигнатя. – Или три. И это может быть не обязательно парень, но и девушка…»
Медленно жонглируя в голове светлыми образами двух девушек и одного парня, Вигнатя вошла в поезд, чтобы попытать счастья на какой-нибудь другой станции, поближе к вокзалам, поскольку коренные московские сиротинушки уже все наверняка давно оборзели, охамели, закрасили надколонники и вообще…
Одна рука была свободна. Стас пошевелил пальцами. Сжал их в кулак. Разжал. Пошевелил. Раз, два, триче… Все пальцы были на месте. Не выныривая из темноты в страшное, он проскользил пальцами вверх, тихо, вдоль груди, к шее, ко рту… На рту страшного не было. Он хотел дотянуться до носа, но не решился. Стас осторожно открыл глаз в страшное. Было светло и не очень страшно. Он открыл второй глаз.