Снег повалил так густо, что скоро замел все тропинки.
Рут поняла, что сбилась с пути, только когда почувствовала под ногами скользкую траву. Упала, но тут же за уши соскребла себя с земли – ярость все еще бушевала в ней. Ну и пусть, прогуляет тут всю ночь. Да она всю жизнь может так гулять. Будет идти и идти, все дальше и дальше.
Однако вскоре под ногами ей почудился какой-то склон. Разве она подошла к входным воротам? Где же тогда величественные вековые дубы?
Рут снова упала и проехала по холму несколько футов. Холодный снег, насыпавшийся за шиворот, резко кольнул в шею и потек по спине.
Рут лежала на спине, глядя, как над ней летят к земле снежные хлопья.
Плохо она сделала, вот так обидев Питера. И плохо сделала, устроив дома – в их чудесном доме – такой разгром.
Она вдруг почувствовала холод и накатившую на нее усталость. Как же она могла повести себя так погано?
Рут села в сугробе, отряхнула руками пальто и поднялась на ноги. Куда она забрела?
Она огляделась. Где-то вдалеке, едва различимые за несущимся снегом, она увидела редкие огоньки школьных корпусов. Ну да, последние мальчишки остались, завтра их разберут по домам на каникулы.
Читают, засиделись допоздна отстающие или уснули, уронив головы на раскрытые страницы.
Какими же одинокими кажутся эти огоньки – сиротливые огоньки в окошках заброшенных, никому не нужных мальчишек.
Позже она иногда сопровождала Питера на ночное дежурство – он не снял с себя этой обязанности, даже когда стал директором. Они вместе поднимались по скрипучим ступенькам общежития, шли по коридорам, Рут читала на дверях таблички с именами мальчиков, глаза выхватывали и расклеенные повсюду объявления – встречи клуба, подготовка к занятиям, предстоящий футбольный или баскетбольный матч, часы службы в церкви, правила пожарной безопасности. Иногда Рут прихватывала с собой овсяное печенье и термос с горячим какао – сюрприз для засидевшихся пацанов. Иногда Питеру приходилось останавливаться, чтобы угомонить группку разошедшихся ребят – кто же в это время прыгает на кроватях? – или попросить какого-то мальчика выключить свет – пора спать, гасим свет, закрываем глаза.
Рут так захотелось оказаться сейчас там вместе с ним – расстегнуть пальто, размотать шарф, погреться у горячей батареи, пройтись коридорам – так тепло в них пахнет мальчишками.
Она вспомнила, что еще в школе по воскресеньям любила вытащить всю свою одежду на грядущую неделю и решить, что будет надевать каждый день. И в таком порядке развешивала в шкафу блузки и юбки. Мэри научила ее шить блузки, делать выкройки.
Она вдруг вспомнила свои первые неуклюжие попытки что-то сшить – это был носовой платок. И дырявый шарф, ее первое творение на спицах. Каким же несуразным созданием она была в ту пору.
Но теперь она здесь.
Оно ведь и в самом деле хорошо закончилось, это ее печальное детство.
Рут посмотрела на вершину холма – тут и там в темноте плыли одинокие огоньки.
«Шпана и сироты» – вспомнилось ей.
Конечно же, она может что-то сделать для них.
* * *
Дома она начала было собирать одежду, раскиданную по полу.
– Рут, оставь, потом, – остановил ее Питер. – Пусть так. Иди ко мне, спать пора.
Он уснул почти сразу после их бурной ночи, закинув на нее руку – то ли обнимая, то ли не отпуская. Ну да, виски, помноженное на чувство облегчения, подумала она.
Рут лежала без сна. Утром ей придется разгребать хаос, который она так бездумно учинила.
Она вспомнила миссис Ван Дузен и ее мятущийся разум, начищенные до блеска полы и окна, сверкающую чистоту всех поверхностей в доме – и печальные годы потом, рассказы Питера о том, как мать все больше уходит куда-то, не похожа сама на себя. Думала о том, каково же было миссис Ван Дузен вот так потерять все – себя, мужа, сына.
Думала о своем отце, о скороговорках, которые он оттачивал, глядя на себя в зеркало.
Дом дымит, дверь дребезжит. Дом дымит, дверь дребезжит. Дом дымит, дверь дребезжит. Три дроворуба на трех дворах дрова рубят. Трещит трещотка, свой треск проговаривая четко.
Потом так же мысленно она от имени отца попросила прощения у тех людей, которые, как утверждает полиция, погибли от его руки – она так часто просила у них прощения, что это вошло у нее в привычку. Нет, никогда ей не понять, чего хотел ее отец, чего он боялся, что ненавидел.
В темноте ей послышался его голос, шепот. Ухожу, ухожу, ушел.
«Прости его», – говорила она себе.
Питер рядом шевельнулся и вздохнул. Дыхание донесло запах виски.
Мысли Рут перекинулись на мать – кем бы она ни была, но, значит, у нее были причины так поступить.
Потом на доктора Веннинг, Рут вспомнила ее рассказы о всех мужчинах и женщинах, которые приходят к ней делиться горестями и страхами. «Мои друзья» – называет их Веннинг.
Рут сперва не понимала, отчего она так их называет.
Поворочавшись под рукой Питера, Рут поуютней вжалась в матрас. Закрыла глаза и представила себе рассыпанные по кампусу нынешним вечером огни, представила, как они гаснут – один за другим, как каждый мальчик, каждый сиротка кладет голову на подушку, и интернат засыпает, слышно только размеренное сопение детских носов.
Она не в одиночестве.
Для нее есть место здесь, рядом с Питером и рядом с этими ребятишками.
«Засыпайте, мальчики, – плывут ее мысли. – Спокойного сна, спите крепко». И она посылает им свою любовь – пусть летит к их окошкам через лужайки, через ночной холод и сверкающий снег, пусть летит к ним свет этого мира.