Стены моего кабинета были наполовину стеклянными, дверь была открыта, и наши голоса были слышны в зале.
— Он собирается сделать заявление? — спросил Бакстер.
— Он собира...
— Ладно. У тебя есть кассета. У тебя есть этот парень. Теперь кассету уже не послушаешь, так что — этот парень поговорит с нами?
Я не ответил. Ноги у меня дрожали.
— Ну давай же, начинай, — сказал Бакстер.
— Он уже рассказал. Он пытал агента казначейства, перевязав гениталии телефонным проводом, а потом сжег его в моем автомобиле.
— И он собирается отказаться от своих прав и рассказать все это нам? А потом подписаться под этим?
— Я еще сам подпишу иск.
— Рад слышать.
— Бакстер, ну ты и сукин сын.
— Хочешь назвать имена, давай, я весь внимание.
— Успокойтесь, лейтенант, — тихо сказал за моей спиной дежурный сержант, остановившись в дверях.
Вытащив из кармана ключ от наручников, я расстегнул их на одной руке никарагуанца и прицепил к трубе радиатора.
— Беда твоя в том, что ты слишком зациклился на себе и полагаешь теперь, что ты единственный парень здесь, у кого есть право неприкосновенности, — сказал Бакстер.
Переступив для устойчивости, я замахнулся и попал ему прямо по зубам. Голова у него откинулась назад, галстук взлетел в воздух, и я заметил кровь на зубах. По глазам было видно, что он вне себя от ярости. Полицейские повскакивали со своих мест по всему залу отделения. Хотелось ударить его еще раз.
— Хочешь достать пистолет? — спросил я.
— Ты сейчас сам на себе крест поставил, — процедил он, прижимая руку ко рту.
— Может, и так. Только от удара это тебя не спасло. Что-то хочешь сделать?
Он опустил руки. На нижней губе была глубокая темно-красная ссадина от зуба, которая начала опухать. Глаза с опаской смотрели на меня. Я псе еще крепко сжимал кулак.
— Ты хорошо слышишь? — сказал я.
Его глаза вспыхнули, и он взглянул на полицейских, наблюдавших за ним из зала.
— Ты понесешь наказание, — сказал он с обидой почти шепотом. В голосе слышалась угроза.
— Идите домой, лейтенант. Здесь вы ничего хорошего не добьетесь, — сказал сержант позади меня — крупный, похожий на бочку мужчина с багровым лицом и подстриженными светлыми усами.
Я разжал кулак и вытер потную ладонь о брюки.
— Положи наручники в ящик моего стола, — сказал я.
— Хорошо, — ответил сержант.
— Слушай, передай Пёрселу...
— Идите домой, лейтенант, — мягко сказал он. — На улице прекрасная погода. Мы сами разберемся.
— Я подам иск против этого парня, — сказал я. — Оформи задержание на капитана Гидри. Не позволяй никому пальцем его тронуть.
— Без проблем, лейтенант, — пообещал сержант.
Я прошел на негнущихся ногах через зал, лицо мое онемело под взглядами всех присутствующих полицейских. Рука все еще дрожала, когда я заполнял исковое заявление против никарагуанца, обвиняя его в вооруженном нападении, похищении детей и убийстве.
* * *
На улице солнечный свет ударил по глазам. Я зашел в тень, чтобы глаза привыкли к свету, и заметил Клита, который шел ко мне в желто-красной футболке Луизианского университета с обрезанными по локоть рукавами и в красно-белых шортах. Тень от здания падала ему на лицо и создавала впечатление, что он весь распадается на части.
— В чем дело, Дейв? — спросил он, искоса взглядывая на меня, но не встречаясь со мной глазами. Он смотрел так, как будто сосредоточился на чем-то прямо за моим правым ухом.
— Я привез сюда никарагуанца. Люди Диди Джи сгрузили его ко мне в док.
— Толстяк расправляется с конкурентами, что ли?
— Я подумал, что, может, ты захочешь с ним разделаться.
— За что?
— Ну, может, ты встречался с ним раньше.
Он зажег сигарету и выдохнул дым в залитый солнцем воздух.
— Ты знаешь, что у тебя кровь на правой руке? — сказал он.
Я вытащил платок и замотал пальцы.
— Что случилось? — спросил он.
— С Нейтом Бакстером произошел несчастный случай.
— Ты ударил Нейта Бакстера? Господи, Дейв, что ж ты делаешь?
— А ты почему пускал в ход кулаки, Клит?
— Один негодяй уже за бортом. Что тебя беспокоит?
— Плохой коп воспользовался бы сделанным вскользь замечанием. Он предложил бы Старкуэзеру встретиться с глазу на глаз и убил его. Но ты, по крайней мере, не прятался за свой значок.
— Ты как-то сказал мне, что вчерашний день — это разрушенное воспоминание. Так что у меня нет воспоминаний из вчерашнего. В любом случае, меня это не волнует.
— Признай это, иначе уже никогда от этого не избавишься, Клит.
— Ты думаешь, что все это грязные политические игры, в которые впутаны принципы, национальная неприкосновенность или еще что. Те, о ком ты говоришь, — кучка извращенцев и импотентов, подсевших на героин. Как ты их устранишь — неважно. Посадишь или отправишь их на тот свет, всех будет интересовать только то, что больше их рядом нет. Мой дядя патрулировал на Айриш-кэнел в сороковые годы. Когда они поймали ребят, отиравшихся в этом месте, они переломали им руки и ноги бейсбольными битами, не тронув одного, чтобы он увез остальных из города. И никто потом не жаловался. Никто не стал бы жаловаться, если бы мы сделали так сегодня.
— Эти парни не нанимаются на временную подработку.
— Да ну? Что ж, подумаю об этом, когда выпадет шанс. В данный момент меня волнует моя семейная жизнь. Я тут немножко вспылил, и Лоис теперь думает, что это конец.
— А тебе не кажется, что ты слишком долго занимаешься всей этой домашней чепухой?
— Прости, что надоедаю этим тебе, Седой.
— Я собираюсь убрать этих парней. Надеюсь, тебя в этот момент там не будет.
Он бросил сигарету вслед проезжавшему грузовику. На боку машины была изображена девушка в купальнике.
— Почему я там должен быть? — сказал он. — Я всего лишь парень, который перенес тебя двумя пролетами ниже, спасая от пуль, пока один придурок пытался изрешетить нам уши из винтовки 22-го калибра.
— Ты не мог выиграть в той игре, которую устроил в прошлую субботу.
— Да? Звучит, как на собрании анонимных алкоголиков. Ну, увидимся. Держись подальше от выпивки. Я выпью за двоих. Вот паршивая жизнь.
Он пошел назад к своему автомобилю, шлепая сандалиями по тротуару, — большой, неуклюжий мужчина с красным, в шрамах, лицом, напомнившим мне перезревшую дыню, которая вот-вот лопнет на солнце.