Но сначала ей нужно было закончить еще одно важное дело. Она вошла в бункер и застала инженера и техника за уничтожением компьютеров. С помощью сильных магнитов они уже стерли всю информацию с жестких дисков. Уничтожение средств контроля должно было гарантировать, что никто не сможет вмешаться и воспрепятствовать осуществлению операции «Сатурн».

— Вы закончили? — спросила Савина.

— Да,— ответил инженер.— Даже самому гениальному электрику понадобятся месяцы, чтобы восстановить все это.

— Очень хорошо,— проговорила Савина, а затем подняла пистолет и выстрелила инженеру в лоб.

Техник попытался убежать, но Савина повернула руку с пистолетом и срезала его у подножия лестницы. С пулей в шее несчастный повалился на пол и забился в агонии, захлебываясь собственной кровью.

Нельзя было допустить, чтобы этих двоих схватили. Их могли заставить восстановить то, что они сами сломали. Этого случиться не должно.

Для пущего удовлетворения Савина сняла с висевшего на стене пожарного щита топор и подошла к приборной панели, а затем, высоко поднимая свое орудие, разгромила оба компьютера и все другие электронные устройства. Покончив с этим, она поставила топор на пол и облокотилась на его длинную ручку. Она смотрела на ряд жидкокристаллических экранов, которые все еще показывали происходящее в разных подземных помещениях. Мелькнула мысль, что хорошо бы разбить и их, но спина болела невыносимо, и она не была уверена в том, что сможет поднять топор еще раз.

И в конце концов, какое это теперь имело значение?

Бросив топор на пол, она посмотрела на центральный экран. Отравленная вода продолжала изливаться черным потоком. Пусть посмотрят, какой подарок она им приготовила!

Савина улыбнулась, наслаждаясь этим последним актом жестокости, затем повернулась и пошла к лестнице.

Пусть смотрят, как погибает мир.

Ее никто не остановит.

21

7 сентября, 13 часов 03 минуты

Южноуральские горы

Петр тащил Монка за рукав. Вокруг царил сущий бедлам. Кричали солдаты, звенело бьющееся стекло, лаяли винтовки, отовсюду выбивалось пламя и клубы дыма. Но для Петра это не было хаосом.

Когда впереди из-за угла появился солдат, мальчик затащил Монка в темный подъезд. Переждав, пока солдат прошагает мимо, они двинулись дальше. Торопливо пройдя по коридору, по какой-то лестнице, они вылезли через окно, перебрались через груду обломков и оказались перед другим зданием.

— Петр, куда мы идем?

Мальчик не ответил, не мог ответить.

Оказавшись в очередном коридоре, Петр остановился. Он потянулся мыслью к тысяче возможностей. Сердца светились как маленькие погребальные костры, мерцая страхом, яростью, тревогой, злобой. Он знал, как поступит каждое из них, еще до того, как это происходило. В этом заключался его дар, который сейчас был силен как никогда.

Потому что у него был секрет.

8 последние годы он часто просыпался от ночных кошмаров с криком, будившим других детей, заставляя их видеть горящие тела. И существовала причина, почему на следующий день они из рук вон плохо писали контрольные работы. Учителя винили в этом Петра, думая, что он их пугает, но они ошибались. Дар Петра заключался в том, чтобы читать сердца. Это называли эмпатией, но у него имелся секрет, о котором он говорил только с Мартой.

Секрет, который он узнал в своих снах.

Он умел нечто большее, чем просто читать сердца. Он мог похищать их. Дети начинали плохо учиться не из-за страха. В первые минуты после пробуждения Петр мог делать все, что угодно: перемножать большие числа, как Константин, безошибочно определять, лжет ли человек, как Елена, видеть за тысячи километров, как его сестра, и многое другое. Все это на подняло его до тех пор, пока он не начинал гореть.

Он представлял падающие в него звезды, крича и заполняя пустоту внутри себя. Он всегда просыпался раньше, чем полностью поглощал их. Но только не сегодня. Петр шел сквозь сон, от которого никогда не мог пробудиться. Он знал, что пересек линию, но знал также и то, что у него нет выбора. Гореть было его предназначением.

Петр смотрел на царящий вокруг хаос горящим взглядом, принадлежавшим не только ему. С помощью тысячи глаз он выискивал дорогу в этом кромешном аду.

Хотя он не умел видеть будущее — по крайней мере не больше, чем на несколько секунд вперед,— его слух ловил каждый звук, его глаза различали и истолковывали каждую вспышку, каждое движение теней, его сердце проникало в побуждения, заставлявшие других людей делать то или это, выйти из-за угла или нет, стрелять или бежать. Сейчас, когда он обрел возможности своей сестры, его чувства обострились еще больше.

И вот путь через хаос начал обретать четкие очертания.

Тропа, по которой можно было пройти.

Петр пошел по коридору, увлекая за собой Монка.

Он указал влево, и Монк выстрелил в солдата, который появился оттуда через секунду. Мужчина научился доверять инстинктам мальчика: идти, куда он ведет, стрелять по его сигналу.

Рука об руку они шли невидимой тропой, ведомые одним лишь инстинктом.

Инстинктом, рожденным слиянием сотни талантов.

Он все понимал. Инстинкт представлял собой всего лишь неосознанную интерпретацию мозгом миллионов едва различимых изменений в окружающем мире — как в момент самого события, так и на пути к нему. Мозг собирал всю эту беспорядочную информацию, систематизировал ее, а тело соответствующим образом реагировало. То, что могло показаться магией, на самом деле являлось биологией в чистом виде.

Сейчас Петр делал то же самое, только в сотни раз сильнее.

Он расширил свои чувства, читал сердца, определял мотивы, траектории, расстояния, направления, улавливал звуки, голоса, интонации, ощущал дым, жар... И так далее, и так далее. Миллион деталей заполнял его и просеивался через сотню сознаний, которые он сейчас использовал. В море хаоса сформировалась тропа, и он знал каждый свой следующий шаг.

— Куда мы идем? — снова спросил Монк.

«Туда, где ты должен находиться»,— молча ответил Петр.

Петр опять повел его вниз по лестнице, затем толкнул на пол, и через секунду над их головами просвистела пуля. Отсюда они заползли под стальные столы и отсиживались там, пока солдаты обыскивали помещение. Потом — снова вниз через два лестничных пролета. Наконец они оказались в длинном подвальном коридоре, в который выходили десятки дверей и других коридоров.

Петр спешил.

Он видел тропу, но не умел провидеть будущее. Он следовал путеводной нити инстинкта, ощущая давление веков. Они начинали опаздывать.

Мужчина выглядел все более расстроенным. По-видимому, он ощущал то же самое.