Как только горы огласил первый пушечный залп, писарристы поняли, что имеют дело с прекрасным военачальником. Многие солдаты, которым изначально не очень-то нравилась идея сражаться против короля, покинули ряды Гонсало Писарро и перешли в армию ла Гаски. Рассказывают, что маэстре-де-кампо войска Писарро, старый лис с многолетним опытом за плечами, безошибочно определил, с кем он сражается. «Во всем Новом Свете есть только один генерал, способный выстроить такую стратегию: это дон Педро де Вальдивия, завоеватель Чили», — будто бы сказал он. И противник не обманул его ожиданий и не дал ни минуты передышки. После нескольких часов сражения Гонсало Писарро, войско которого несло многочисленные потери, пришлось сдаться и вручить свою шпагу Вальдивии. Через несколько дней он и его престарелый маэстре-де-кампо были обезглавлены в Куско.
Ла Гаска выполнил свое обещание подавить восстание и вернуть Перу Карлу V; теперь он должен был занять место низложенного Гонсало Писарро, приняв на себя всю огромную власть, которую предполагал этот пост. Своим триумфом он был обязан могучему капитану Вальдивии и отплатил ему подтверждением титула губернатора Чили, который давно уже был дан ему жителями Сантьяго, но до тех пор не был утвержден короной. Кроме того, ла Гаска наделил Вальдивию полномочиями набирать солдат и увозить их в Чили, если только это не будут мятежники-писарристы или перуанские индейцы.
Вспоминал ли Педро обо мне, проходя триумфатором по улицам Куско? Или он был тогда слишком занят своей славой и собственной персоной? Я тысячу раз спрашивала себя, почему он не взял меня с собой в этот поход. Если бы он взял меня, наша судьба сложилась бы по-другому. Да, он ехал принимать участие в военной кампании, но я была ему спутницей не только в мирное время, но и на войне. Стыдился ли он меня? Меня — своей любовницы, сожительницы, наложницы? Это в Чили я была доньей Инес Суарес, губернаторшей, и никто уже не помнил, что мы с Педро не состоим в законном браке. Я сама часто забывала об этом. Наверное, в Куско, а потом и в Сьюдад-де-лос-Рейес женщины не давали Педро проходу: он был абсолютный герой гражданской войны, хозяин и правитель Чили; он был, как многие думали, сказочно богат и все еще красив; для любой женщины было бы огромной честью стать его спутницей. Кроме того, уже составлялся заговор с целью убить ла Гаску, клирика фанатичной строгости, и поставить на его место Педро де Вальдивию, но никто не отваживался рассказать об этом плане самому заинтересованному лицу, потому что для него это было бы оскорблением. Оружие рода Вальдивия всегда служило верой и правдой королю и никогда не обратилось бы против него, а ла Гаска был представителем короля.
В моем возрасте уже смешно строить догадки о том, сколько женщин было у Педро в Перу, тем более что и у меня совесть не совсем чиста: именно в это время начались мои любовные отношения с Родриго де Кирогой. Однако нужно сказать, что он сам не проявлял в этом никакой инициативы и никак не показывал, что догадывается о моих смутных желаниях. Зная, что он никогда не пошел бы на предательство своего друга Педро де Вальдивии, я опасалась нашей взаимной симпатии, так же как опасался ее он. Обратила ли я внимание на Кирогу оттого, что была покинута, или потому, что хотела отомстить Педро за то, что он оставил меня? Не могу сказать. Ведь мы с Родриго любили друг друга целомудренно, глубокой и отчаянной любовью, которую никогда не выдавали словами, а только взглядами и выражением лиц. С моей стороны это была не пылкая страсть, какую я чувствовала к Хуану де Малаге или Педро де Вальдивии, а скромное желание быть рядом с Родриго, жить с ним одной жизнью, заботиться о нем. Сантьяго был маленьким городком, где сохранить в тайне нельзя было ничего, но репутация Родриго была столь безупречна, что никто не распускал сплетен о нас, хотя мы с ним встречались каждый день, если только он не был занят военными делами. Предлогов для встреч было более чем достаточно: он помогал мне с моими проектами строительства церкви, скитов, кладбища и больницы, а я взяла на себя заботы о его дочери.
Исабель, ты, конечно, этого не помнишь, ведь тебе в ту пору было всего три года. Эулалия, твоя мать, которая очень любила и тебя, и Родриго, умерла во время эпидемии тифа. Твой отец привел тебя за руку ко мне домой и сказал: «Донья Инес, приглядите за моей дочерью несколько дней, прошу вас. Понимаете, мне надо поехать разделаться с кучкой дикарей, но я скоро вернусь». Ты была молчаливой, но подвижной девочкой, с личиком, похожим на мордочку ламы, с такими же красивыми глазами, окаймленными длинными ресницами, и с таким же выражением любопытства, с волосами, завязанными в два хвостика, как ушки этого животного. От своей матери из племени кечуа ты унаследовала кожу карамельного цвета, а от отца — аристократические черты. Хорошая смесь. Я полюбила тебя с того самого момента, как ты впервые переступила порог моего дома, прижимая к груди деревянную лошадку, которую выстругал для тебя Родриго. Отцу я так тебя и не вернула: под разными предлогами ты оставалась у меня, пока мы с Родриго не поженились, а потом ты уже по праву стала членом моей семьи. Меня ругали за то, что я тебя баловала и обращалась как со взрослой; мне говорили, что так я воспитаю чудовище. Представь себе, как сильно разочаровались эти критиканы, увидев результат.
За эти девять месяцев нам в Чили пришлось столкнуться с индейцами в нескольких битвах и выдержать бессчетное количество небольших стычек с ними, но нам удалось не только удержаться в прежних местах поселений, но и основать новые города. Казалось, что нам ничто не угрожает, но чилийские индейцы на самом деле так и не смирились с нашим присутствием на их земле, в чем мы удостоверились в последующие годы. На севере индейцы под командованием Мичималонко годами готовились к большому восстанию, но больше не решались нападать на Сантьяго, как нападали в 1541 году; вместо этого они сконцентрировали свои усилия для атак на небольшие поселения на севере страны, где испанские колонисты были практически беззащитны.
Летом 1549 года скончался дон Бенито. С ним сделались желудочные колики, после того как он съел несвежих устриц. Старик был очень любим всеми нами, мы считали его патриархом города. Когда-то мы дошли до долины реки Мапочо, подгоняемые лишь мечтой этого старого солдата, которому Чили казался эдемским садом. Со мной он всегда был образцом лояльности и галантности, поэтому я очень страдала оттого, что была бессильна помочь ему. Он умер у меня на руках, корчась от боли: казалось, он насквозь был пропитан сильнейшим ядом. Мы как раз хоронили его — проститься с доном Бенито пришли все жители города, — когда в Сантьяго появились два солдата в лохмотьях. Они оба едва держались на ногах от усталости, а один из них был тяжело ранен. Они прибыли из Ла-Серены, передвигаясь по ночам, а днем прячась от индейцев. Они рассказали, что однажды ночью единственный караульный этого маленького, недавно основанного городка едва успел дать сигнал тревоги, как полчища индейцев яростно обрушились на город. Испанцы не смогли защититься, и через несколько часов от Ла-Серены не осталось ничего. Индейцы мучили до смерти мужчин и женщин, убивали детей, сбрасывая их на скалы, жгли дома. В суматохе этим двоим удалось бежать, и, пережив бесчисленное множество мытарств, они принесли в Сантьяго ужасную весть. Они заверили нас, что речь шла об общем восстании, что все племена вышли на тропу войны и вознамерились разрушить все испанские поселения.