На следующее утро испанцы, направлявшиеся в Ла-Империаль, повстречали кошмарное существо, покрытое кровью и грязью, пробиравшееся через плотные заросли. В этом существе по шпаге, которую оно не выпускало из рук, они признали Хуана Гомеса, капитана четырнадцати славных солдат.
Прошлой ночью в первый раз с тех пор, как умер Родриго, мне удалось поспать несколько часов. В рассветной полудреме я почувствовала, как что-то давит мне на грудь и мешает дышать, но ощутила вовсе не беспокойство, а, наоборот, успокоение и радость, потому что поняла, что это рука Родриго и он спит рядом со мной, как в лучшие времена. Я лежала недвижно, с закрытыми глазами, и радовалась этой чудесной тяжести. Мне хотелось спросить мужа, затем ли он пришел, чтобы наконец забрать меня с собой. Хотелось сказать, что я была счастлива с ним все тридцать лет, которые мы прожили вместе, и единственной моей печалью были его долгие отлучки на войну. Но я боялась, что он исчезнет, если я с ним заговорю. За месяцы одиночества я поняла, что духи страшно застенчивы.
С первыми лучами солнца, которые просочились через щели в ставнях, Родриго покинул меня, оставив у меня на груди след своей руки и запах на подушке. Но когда в спальню вошли служанки, все признаки его пребывания в комнате уже исчезли.
Несмотря на неожиданную радость, которую появление Родриго подарило мне, с утра я так плохо выглядела, что послали за тобой, Исабель. Я не больна, доченька, у меня ничего не болит, я чувствую себя хорошо, как никогда, так что не смотри на меня с таким похоронным выражением лица. Но я полежу в кровати еще немного, потому что мне холодно. Если не возражаешь, мне бы хотелось использовать это время, чтобы подиктовать тебе.
Как тебе известно, Хуан Гомес выжил в этом испытании, хотя загноившиеся раны заживали у него несколько месяцев.
Он бросил думать о золоте, вернулся в Сантьяго и до сих пор живет здесь вместе со своей красавицей-женой, которой теперь должно быть уже лет шестьдесят, но она все такая же, как в тридцать, — ни морщин, ни седины. Не знаю только, чудо это или колдовство.
В тот роковой декабрь началось восстание мапуче — беспощадная война, которая идет уже сорок лет, и конца ей не видно. Пока в живых будет хоть один индеец и хоть один испанец, кровь будет литься. Я должна бы ненавидеть мапуче, Исабель, но не могу. Они мои враги, а я восхищаюсь ими. Если бы я была на их месте, я бы умерла, сражаясь за свою землю, так же как умирают они.
Я уже несколько дней тяну с рассказом о смерти Педро де Вальдивии. Двадцать семь лет я старалась не думать об этом, но, думаю, теперь пришла пора рассказать тебе все, что я знаю. Я хотела бы верить в наименее страшную версию его гибели — что Педро сражался, пока ему не размозжили голову топором. Но Сесилия помогла мне узнать правду.
Только один янакона смог спастись из Тукапеля; он-то и поведал о том, что случилось в то Рождество, но о том, что сталось с губернатором, он не знал. Два месяца спустя Сесилия пришла ко мне и рассказала, что в ее доме есть служанка — девушка мапуче, недавно прибывшая из Араукании. Сесилия узнала, что эта индианка, не знавшая ни слова по-испански, была найдена неподалеку от Тукапеля. Тут мапудунгу, которому я научилась у Фелипе — ныне Лаутаро, — пришелся кстати. Сесилия привела ко мне свою служанку, и я расспросила ее. Это была девушка лет восемнадцати, низенькая, с тонкими чертами лица и крепкой спиной. Так как она не понимала нашего языка, она казалась глуповатой, но, поговорив с ней на мапудунгу, я поняла, что она очень умна. Вот что мне удалось узнать у выжившего в Тукапеле янаконы и этой юной мапуче, которая, по ее словам, видела казнь Педро де Вальдивии собственными глазами.
Губернатор находился на развалинах форта и вместе с кучкой храбрецов отчаянно сражался против тысяч мапуче, которые постоянно сменяли друг друга, в то время как испанцам приходилось работать шпагами без передышки. Весь день прошел в бою. На закате Вальдивия потерял надежду на то, что Хуан Гомес придет на подмогу. Солдаты были измождены, лошади, как и люди, истекали кровью, а по склону холма настойчиво взбирались все новые отряды врага.
— Господа, что будем делать? — спросил Вальдивия у девятерых солдат, еще державшихся на ногах.
— А что же нам еще делать, как не сражаться и умирать? — ответил один из них.
— Тогда умрем с честью, сеньоры!
И десять самых стойких испанцев и оставшиеся в живых янаконы бросились навстречу врагу биться и умирать со шпагами наголо и с именем святого Иакова на устах.
Через несколько минут восемь солдат уже были выбиты из седел болеадорами и лассо, повалены на землю и растерзаны сотнями мапуче. Только Вальдивия, один священник да еще один верный янакона смогли прорвать окружение и бежать единственным возможным путем, остальные же были блокированы противником. В форте спрятался еще один янакона, который пережил пожар под грудой обломков и убежал два дня спустя, когда мапуче покинули это место.
Открывшаяся перед Вальдивией тропа была любезно предоставлена ему Лаутаро. Это был тупик: тропа вела через густой лес к болоту, где ноги лошадей стали вязнуть, на что и рассчитывал индеец. Отступить беглецы не могли, потому что за спиной у них был враг. В вечернем свете они увидели, как из зарослей кустарника появляются сотни мапуче, а сами они безвозвратно тонут в вонючей жиже, от которой идет серный смрад ада. Мапуче не позволили болоту поглотить испанцев, они вытащили их оттуда, потому что приготовили своим врагами совсем иную смерть.
Поняв, что все пропало, Вальдивия попытался выторговать у мапуче свободу, обещая им, что он покинет города, основанные на юге, что испанцы уйдут из Араукании навсегда и одарят их овцами и другим добром. Янаконе пришлось переводить это, но прежде, чем он закончил говорить, мапуче бросились на него и убили. Они научились не верить обещаниям уинок. Священнику, который сделал крест из двух веточек и хотел соборовать янакону, как до этого он соборовал губернатора, топором размозжили череп.
Затем началось истязание Педро де Вальдивии, самого ненавистного врага, воплощавшего в себе все несправедливости и жестокости, причиненные народу мапуче. Они помнили о тысячах убитых, о сожженных мужчинах, поруганных женщинах, разрубленных на куски детях, о сотнях рук, выброшенных в реку, об отрубленных ногах и носах, о кнутах, цепях и собаках.
Мапуче заставили пленника присутствовать при казни янакон, выживших в Тукапеле, и поругании тел павших там испанцев. Затем его нагого потащили за волосы в деревню, где ожидал Лаутаро. По пути острые камни и ветки резали ему кожу, и, когда его бросили к ногам ньидольтоки, он был весь покрыт грязью и кровью и представлял собой жалкое зрелище. Лаутаро приказал дать ему воды, чтобы он пришел в себя, а затем привязать к столбу. Насмехаясь над бывшим губернатором, вождь в знак своей победы надвое переломил шпагу из толедской стали, верную спутницу Вальдивии, и воткнул ее куски в землю у ног пленника. Придя в себя настолько, чтобы открыть глаза и осознать, где находится, Вальдивия обнаружил перед собой своего бывшего слугу.
— Фелипе! — закричал он, обнадеженный тем, что видит знакомого человека, с которым к тому же можно говорить по-испански.