– Сомбреро – неизменный атрибут поп-культуры, – пояснил я.

В моей голове роились мысли, но облечь их в словесную форму не получалось. Когда же не возникало проблем с формулировками, я просто не решался их озвучить. Убийство произошло в Гётеборге, но ведь Ульрика Пальмгрен жила в Мальмё, и я уже не сомневался, что Эва Монссон вовлечена в это расследование.

Случай с пожарным шлемом снова и снова прокручивался в моей голове, подобно сцене из немого кино. Сохранился ли этот шлем? И если да, то остались ли на нем мои отпечатки?

Вне всякого сомнения, в другой раз меня бы очень заинтересовал рассказ Эвы о рокабилли-концерте в Гётеборге, я и сам симпатизирую этому направлению. Но тогда я слушал ее вполуха, пока, не выдержав, не прервал на полуслове:

– Прости, ты в курсе, что там произошло убийство?

– Да, мне только что звонил инспектор Йоранссон из Гётеборга – несносный тип. Сказал, что в гостиничном номере нашли Йеспера Грёнберга рядом с мертвой женщиной. Черт знает что!

– То же, что в Мальмё, – напомнил я.

– Я ничего не знаю, кроме того, что сообщил мне Йоранссон, – вздохнула она. – Теперь займемся ее квартирой, может, что-нибудь отыщется.

Ноутбук! У Ульрики Пальмгрен был ноутбук. Где он сейчас? Ульрика, конечно, взяла его в Гётеборг, если встречалась там с клиентами. В таком случае он уже в полиции.

Она наверняка сохраняет письма, женщины всегда так делают. Только мы, мужчины, своевременно удаляем все лишнее. Или так поступаю один я?

Если в тот момент у меня и возникло чувство вины, то весьма смутное. И этим объяснялось, что я не сказал Эве всей правды. Я вообще не сказал ей правды, хотя она неоднократно меня спрашивала, точнее – намекала.

Завершив разговор, я подошел к столу и включил ноутбук.

За последние сутки мне пришло только одно письмо, и я сразу понял от кого.

На этот раз о порке ни слова:) —

писал мой анонимный друг.

Он не был обделен чувством юмора.

В ту ночь я спал плохо, если спал вообще.

Зато к утру в голове созрел замечательный план.

Я должен извлечь из Щенка максимальную пользу.

Глава 14

Мальмё, февраль

На следующее утро я позвонил Эве Монссон через коммутатор полицейского участка. Тем самым хотел показать ей и ее коллегам, что настроен говорить по делу, а не обсуждать рокабилли-концерты или телесериалы.

– Монссон, – представилась она в трубку.

– Свенссон, – отозвался я.

– И чего ты хочешь?

– Как продвигается расследование убийства? – поинтересовался я.

– Я в нем не участвую. Обращайся в полицию Гётеборга.

– В таком случае я хотел бы открыть тебе еще одну вещь.

– Да?

Тут я рассказал ей, что Щенок – она ведь его помнит? – сообщил, опираясь на информатора из полиции, даже если таковой существует только в его воображении, что оба убийства – своего рода проявление S & M. Это, разумеется, ложь, но еще и намек на то, что не один я получал загадочные письма.

– Но он нигде об этом не пишет, и ты тоже ничего никому не должна говорить.

Некоторое время она молчала.

– Ты помнишь Щенка? – спросил я. – Ты еще называла его Кутенком?

– Придурком, – поправила она.

– Я не знаю, с кем он там говорил и кто из ваших раскололся, – продолжал я. – Но мне кажется, нам с тобой следует проверить и эту версию, пока он не наломал дров.

Послышался звук, как будто по полу шаркнула ножка стула, а потом Эва сказала:

– Подожди, я закрою дверь.

Я подумал, что совершенно не представляю себе, как она работает и как выглядит ее офис, если в полиции рабочее место называется офисом. Висят ли у нее на стенах афиши групп рокабилли, разрешают ли в полиции такое?

– Гм… – протянула Эва в трубку, – даже не знаю, что тебе ответить. Вероятно, для начала я должна переговорить с начальством и с тем занудой из Гётеборга…

– Но ведь ты не отметаешь версию?

– Что тебе сказать? – вздохнула Эва. – Как там выражаются политики? «Без комментариев»? Вот и я отвечу: «Без комментариев». И помни: если тебе вздумается что-нибудь на эту тему написать, то я слежу за каждым твоим шагом. Приду к тебе с ножницами и выколю глаз, так и знай!

Я не стал уточнять, почему именно ножницы, а не нож или шило, более подходящие для озвученной цели. Так или иначе, мы договорились, что она перезвонит мне в течение дня. А если я до вечера не дождусь от нее весточки, буду звонить на мобильный.

У меня возникло чувство, что я на правильном пути, хотя все еще не представлял, куда он ведет и каковы мои цели.

В одном не приходилось сомневаться: мне снова нужно в Мальмё.

С Эвой мы встретились в моем номере в гостинице «Мэстер Юхан». Накануне вечером она позвонила и сказала, что хочет переговорить со мной с глазу на глаз, там, где нам никто не помешает. И я предложил «Мэстер Юхан».

В шесть утра я выехал из Стокгольма, а в полдень мы уже сидели на мягких креслах, каждый со своей чашкой кофе, и лакомились печеньем, которое я прихватил в зале для завтраков.

Эва распустила волосы, как и во время нашей последней встречи. А под поношенной кожаной курткой элегантного покроя обнаружилась белая блузка, идеально гармонировавшая с синими джинсами. На столе лежала стопка газет со статьями об Ульрике Пальмгрен и о том, как ее друзья и подруги шокированы случившимся. Некоторые материалы проиллюстрировали фотографиями с подписями «Эксклюзив», «Только для наших читателей»… Сколько друзей и подруг уже успело нагреть руки на смерти Ульрики? Если после этого их еще можно считать друзьями и подругами… На снимках Ульрика выглядела совсем иначе, чем в жизни, – старше, с более короткими волосами. Устроившись в кресле, Эва пробежала глазами газетные полосы, после чего вытащила на стол потертый портфель и достала большую папку.

– Даже не знаю, с чего начать, – проговорила она. – Видишь ли… дело в том, что ты не ошибся. По крайней мере, отчасти…

– Щенок что-то нашел? – удивился я, заглядывая в глаза Эве.

– Видишь ли, – повторила она, раскрывая папку, – здесь нет того, что принято считать классическими проявлениями S & M: ни плетей, ни веревок – ничего такого… Тем не менее и полька, и Ульрика… – она пролистала несколько снимков из папки, – их обеих высекли.

– Что? – переспросил я, стараясь выглядеть более шокированным, чем был на самом деле.

– Я не видела Пальмгрен, но шары польки были цвета свежесваренных раков.

– Никогда не говори «шары» в Стокгольме, здесь это означает совсем другое, – предупредил я.