Поскольку я стоял, колени мои задрожали. Я чуть не упал от неожиданности.
Некоторое время я молча пялился на нее как идиот.
– Извините за внезапное вторжение, – смутилась Бодиль. – Наверное, мне следовало позвонить или зарегистрироваться…
– Нет-нет. Просто я…
– Я могу…
– Нет-нет, входите, пожалуйста, – забеспокоился я. – Извините… Добро пожаловать.
Она подколола волосы, но несколько прядей свисало с затылка и с боков, падало на лоб. На Бодиль было белое платье в голубой цветочек и широкий ремешок на талии. Пока она поднималась на террасу, я отметил, что на ней нет лифчика.
Сам же я стоял перед дамой босиком, в боксерских шортах и футболке, до того выцветшей, что разглядеть рисунок или надпись на ней было невозможно. Я давно забыл, какого она цвета.
– Я лишь хотел сказать… вы сегодня загляденье, – пробормотал я.
Бодиль улыбалась.
Мне пришлось придержаться за стену, чтобы снова не потерять равновесия.
– Хотите кофе? – предложил я, собравшись с духом. – Может, чего-нибудь поесть?
– Кофе, пожалуйста, – кивнула она.
Я показал ей дом, и, когда вода закипела, мы снова сели на веранде.
– Это ваша дача или снимаете? – поинтересовалась она.
– Ни то ни другое, – объяснил я. – Симон, точнее, Симон Пендер арендует помещение под ресторан, в том числе и этот дом. Но сам живет в Энгельхольме. Мы давно знаем друг друга, и он пригласил меня пожить здесь. Дальше посмотрим. Не уверен, что будем заниматься этим и в будущем году. Держать ресторан на побережье – хлопотное дело.
– А я здесь никогда не была, – призналась Бодиль.
– В детстве я проводил в этих местах каждое лето, – улыбнулся я. – То есть не именно здесь, в Сольвикене. У родителей был домик неподалеку.
– Но сами-то вы живете в Стокгольме?
– Жил до сих пор.
– А родились в Мальмё.
Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
– Не могу этого отрицать.
Она посмотрела в сторону моря. При хорошей погоде отсюда виден Энгельхольм, Вейбюстранд, Тореков, вплоть до Халландс-Ведерё.
– Здесь красиво, – заметила Бодиль.
Когда дождь закончился, я надел рубашку и джинсы и предложил ей осмотреть окрестности.
Я уводил ее от Сольвикена. Чем дальше мы забредем, тем больше времени понадобится на возвращение, тем дольше Бодиль Нильссон пробудет со мной.
Ее дочь родители забрали на выходные в Тиволи, в Копенгаген.
– Терпеть не могу аттракционы, – призналась Бодиль.
– Ты выросла с мамой? – поинтересовался я.
– Одно время папа работал в США, и мы жили врозь. Но потом папа вернулся.
Она ни словом не помянула мужа, и я воздержался от расспросов. Не стоит будить спящую собаку.
Мы ели мороженое в гавани неподалеку, и я показал Бодиль место, где зимой во время шторма накрыло пирс и волны вынесли рыбацкие лодки на берег.
– Останешься на обед? – спросил я.
Мы возвращались в Сольвикен по горной тропинке. Я не терял надежды угостить Бодиль обедом. Она взглянула на часы:
– Мы припозднились.
В Сольвикене она первым делом позвонила отцу, выяснила, что они еще не вернулись из Копенгагена, и осталась на обед.
– Только, пожалуйста, без дурацких шуток, – прошипел я Симону.
– Но может, дама хочет послушать…
– Не хочет.
– Только один анекдот…
– Я прибью тебя клюшкой для гольфа.
– О’кей, о’кей. Никаких шуток, как скажешь. – Симон, вздыхая, поковылял из кухни.
Он вел себя безупречно, даже поставил на стол вазу с цветами.
Мы устроились за столиком у окна с видом на море.
Симон принес два сухих мартини:
– Надеюсь, дама не возражает. Харри обычно принимает это перед едой.
Когда он ушел, Бодиль шепнула мне, перегнувшись через стол:
– Я не могу пить, я за рулем.
– Зачем тебе уезжать так скоро? – удивился я.
– Мне надо быть дома к возвращению родителей.
– А почему бы твоей дочери не остаться у них? – предложил я. – Я слышал, дети любят ночевать у дедушки с бабушкой.
Она задумалась.
– А где ты меня положишь?
– У себя.
– Думаешь, я такая дешевка? – Она не улыбалась.
– Я могу лечь на диване, могу в машине или в ресторане, хоть просто здесь, на стуле. Наконец я могу взять такси до Хельсингборга…
– Хорошо, – перебила она. – Мне нужно позвонить.
И ушла с мобильником.
Она долго говорила с кем-то. Смеялась. Завершив разговор, сунула телефон в сумочку и вернулась к столу.
Села. Подняла бокал с мартини:
– За тебя, Харри Свенссон!
– За тебя, Бодиль Нильссон!
Я так растрогался, что, кажется, прослезился.
– Но у меня нет зубной щетки, – забеспокоилась она.
– У меня найдется неиспользованная.
– Я лягу на диване, если ты не против. Не хочу прогонять тебя с кровати. А Майя переночует у родителей, они будут рады. У папы в подвале что-то вроде домашнего кинотеатра, она будет смотреть фильмы, пока не заснет.
О муже по-прежнему ни слова. Зато я узнал, что ее дочь зовут Майей.
Симон принес нам две порции карпаччо с сырым яичным желтком и по бокалу красного калифорнийского, которое называется «десять минут на тракторе». Все, разумеется, бесплатно.
Потом была тушеная рыба по-литовски – с некоторых пор наше фирменное блюдо. Один повар уже четыре дня не выходил на работу, и Кшиштофас, мой напарник по грилю, получил возможность показать, на что он способен. Теперь ему не нужно было мешать раствор на стройке. Он трудился на кухне с утра до вечера и выглядел довольным.
Симон принес новозеландский совиньон-блан, а я все говорил и говорил. Я умолчал о попытке поджога моего дома, зато рассказал о чудаках в Сольвикене и его окрестностях: о братьях, которые живут друг с другом, о сестрах и братьях, которые живут друг с другом и не хотят обзаводиться собственными семьями. Наконец я опомнился:
– Я много болтаю?
– Ничего, – успокоила Бодиль. – Мне интересно.
– Я всегда завожусь, когда выпью слишком много кофе.
– Но ты не пил кофе после обеда, – удивилась она.
– Может, именно поэтому.
– Не волнуйся. – Она положила ладонь на мою руку. – Я здесь и никуда не денусь.