«Надо бы помянуть. Сегодня – сорок дней», – отрешенно подумал капитан, бредя по бесконечному серо-зеленому коридору мимо одинаковых запертых дверей.
Генерал надел очки и внимательно посмотрел на переступившую порог троицу.
Мужчина лет тридцати пяти – сорока, роста выше среднего, с правильными, но не особенно запоминающимися чертами лица, скрытыми сейчас за коркой грязи и крови.
Одет в плотные штаны, изодранный теплый свитер и перепачканную куртку непонятного цвета. На ногах – высокие ботинки.
Симпатичная миниатюрная женщина, младше своего спутника лет на пять. Черные волосы спутаны, лицо бледноватое, изможденное, руки испачканы по локоть в какой-то застывшей бурой массе. На ней – пуховая кофта, непромокаемый утепленный комбинезон и сапоги без каблуков.
И маленькая девочка. Копия матери. Эту кроху генерал видел впервые, хотя заочно – по досье – уже познакомился. Чумазые щечки, краснющие усталые глазенки, в которых застыло любопытство напополам с обидой. На плечи девочки наброшен громадный для ее габаритов армейский бушлат. Он накрывает все тельце, а края волочатся, словно мантия…
– С днем рождения, Вета, – выдавил генерал, чувствуя, как комок в горле с трудом позволяет протолкнуться словам. – Ведь у тебя сегодня юбилей?
– Чего? – недоверчиво переспросила девочка.
– Тебе пять лет исполнилось, правильно?
– Ну…
– Это – первый юбилей.
– А вы откуда знаете, что у меня день рождения? – не сдавалась она.
– Я? – Генерал на миг смутился. – Я подглядел в книге твоей судьбы.
– Враки, – тут же разоблачила его девочка. – Судьбы нет. Мам, кто этот дядька?
Мужчина и женщина смотрели на генерала, как на призрака.
– Судьба, видимо, есть, Ветка, – наконец произнесла женщина и вдруг бросилась к генералу, завизжав, как первокурсница: – Николай Сергеевич!
Следом за ней к столу рванулся и мужчина.
Пимкин едва успел встать им навстречу – оба уже висели на его шее, пачкая парадный мундир своими замаранными шмотками.
– Родненькие, – зашептал генерал, не сумев подавить естественный взрыв эмоций. Слишком много воспоминаний навалилось на него в одно мгновение. – Родные мои… Выжили… Как же вы повзрослели… Родненькие… А я, болван старый, думал – сгинули вы там, на этом проклятом Марсе…
Ветка смотрела широко раскрытыми глазами, как родители обнимаются с незнакомым дядькой, совсем забыв про нее, и соображала, что же по этому поводу стоит предпринять. В конце концов она решительно подошла к столу, сбросила тяжелый бушлат на пол и требовательно подергала мать за штанину.
– Ветенька, милая, это Николай Сергеевич! – не сдерживая давно рвущихся из души рыданий, пробормотала Маринка. На ее лице не осталось и следа от недавней злости. – Дядя Коля! Он хороший! Он наш друг!
– Родители, – серьезно сказала Ветка, – даже дядька знает, что у меня день рождения! Где мой тортик?
Максим захохотал.
Одновременно заразительно и страшно, потому что этот безудержный смех был абсолютно неуместен. Он брякнулся в чем был на обитый дорогой тканью стул и зашелся в настоящем припадке гогота, колотя ладонями по коленям.
– Почему папа смеется? – обиженно спросила Ветка.
– Он радуется, – криво улыбаясь, соврала Маринка.
Через минуту Долгов заткнулся и размазал по щекам выступившие от смеха слезы. Теперь он почувствовал себя окончательно опустошенным. На двести процентов. Это был рубеж, дальше которого либо кончается нервотрепка, либо начинается безумие.
– Я в порядке, – сказал он. – Всё. Отпустило. Только жрать охота. И помыться бы… Как вы нас нашли, Николай Сергеевич?
– Вы что же, с самого вторжения по лесам бродите? – вопросом на вопрос ответил Пимкин.
– Почти.
– Идиоты. Ребенка бы хоть пожалели.
Генерал одернул китель и вдавил кнопку интеркома.
– Дежурный! Срочно сюда бригаду медиков! И торт!
«Есть! Бригаду медиков и… что?» – недоуменно донеслось из динамика.
– И торт! – взревел генерал. – Ты что, оглох?! Или забыл, что такое торт?
«Есть – медиков и торт!»
Дежурный отключился.
– Значит, так, – сказал Пимкин. – Завтра вас примутся трясти наши эксперты, ФСБ и прочие крючкотворы. С таким раскладом, к сожалению, ничего поделать не могу – правила. До этого – ешьте, спите, отдыхайте.
– Николай Сергеевич, мы через два дня должны были с ребятами встретиться, – садясь на стул рядом с мужем, проговорила Маринка. – Ваши солдафоны нас ведь силой сюда притащили. Я, конечно, рада увидеть вас, а не кого-то еще, но… сами поймите. Хоть бы намекнули.
– Доложили мне уже о твоем безобразном поведении во время операции, гражданочка… Так вот. Если бы не мои, как ты выразилась, солдафоны, то вы бы сейчас уже были хладными трупами. Так что вы им еще ящик водки при случае поставите с благопристойным закусоном. Это раз. И два. Что касается ребят ваших горемычных… то они уже давно здесь.
– Торик? – отваливая челюсть, вскрикнул Долгов. – Герасимов? Юрка?
– Они самые. Чего ты удивляешься? Их вчера еще доставили. Это вас, партизан недобитых, пришлось по канализациям отлавливать. Они-то хоть в приличных местах ныкались. Герасимов с Ториком, так те вообще в Нидерланды слинять умудрились. Ренегаты. Тьфу…
– Где они? – нахмурился Максим. – Прикажите, пусть сюда придут.
– Придут, придут, всему свое время, – проворчал генерал и внезапно усмехнулся: – Ну и везучие же вы все, сукины дети! Почти месяц шляться и не попасться плазмоидам! Этих каскадеров ведь тоже не пометили!
– Это же замечательно!
Зажужжал зуммер.
– Да, – вдавливая кнопку, ответил Пимкин.
«Медбригада по вашему приказанию прибыла, – отрапортовал дежурный. Потом собрался с духом и добавил: – Торт тоже».
– Торт тащи сюда, медики пусть ждут в приемной.
Генерал прервал связь.
– Меня иногда мучают подозрения, что кто-то двигает нас, как фигурки, играет в увлекательную стратегию, – задумчиво проговорил он. – Так все складывается замысловато… Ну да ладно. Диспозиция следующая. Сейчас мы символически отметим юбилей вашей симпатичной дочки. Потом уважаемые барышни пройдут первичное медобследование и отправятся чистить перышки и спать, а ты, Долгов, расскажешь мне все с самого того момента, как вас запулили на орбиту шесть с лишним лет назад. Очень обстоятельно и подробно. И под детектором лжи. Уж не обессудь.
– Товарищ полко… кхм… генерал-лейтенант, смилуйтесь! – Максим скорчил жалостливую физиономию. – А может, я тоже сначала мыться и спать, а потом уж…
– Перебьешься… привратничек.