Молодой офицер улыбался.
А вот девушка, которую он обнимал за слегка полноватую талию, смотрела в объектив очень сосредоточенно.
Мила всегда робела перед камерой, поэтому пряталась за маской напускной солидности. А еще точно такое же выражение лица у нее возникало после дикого секса, когда она откидывалась на подушку в изнеможении и шутила: «Это было мило… Очень приятно, меня зовут Мила».
Фотография была сделана в Крыму, где юный летчик Александр Ненилин познакомился с этой странноватой девушкой из Ульяновска – амбициозной выпускницей издательско-полиграфического факультета.
Подполковник сам не знал, зачем достал именно это фото. Ведь с тех пор у него было множество женщин. Красивых и уж точно не менее страстных, чем Мила…
Быть может, потому был дорог слегка пожелтевший снимок, что после той поездки в Алушту больше никогда в его жизни не было полноценной свободы? Ведь те, кто думает, что пилот в полете свободен, – сильно заблуждаются.
Небо испокон веков делало из человека раба.
Оно всегда было для нас немного чужим…
Дверь распахнулась с оглушительным треском, и на пороге возник старлей Гена Спилидзе – лучший ведомый подполковника, когда-либо летавший в его звене.
– Вот и даждалысь! – воскликнул он, улыбаясь во весь рот.
Ненилин медленно поднял на него глаза.
– Что, Гена, желтый пакет?
Спилидзе ощерился еще шире, хотя казалось, что такое не под силу вытворить мимическим мышцам его выбритой до синевы морды.
– Нет, таварищ падпалковник! Красный!
Александр ничего не ответил. Он машинально перевернул снимок изображением вниз и протянул руку к стальному сейфу…
Лайковые перчатки оказались крайне неудобными. Они стягивали ладонь и снижали подвижность пальцев процентов на пятьдесят.
Министр сидел на диване в парадной генеральской форме, оставшейся еще с того времени, когда он командовал объединенной группировкой войск на Северном Кавказе. Рядом с ним на столике стоял стакан с водкой и блюдце с куском черного хлеба. Поблескивал воронением увесистый «стечкин» с единственным патроном.
Плазменная панель работала, но звук был отключен. Поэтому калейдоскоп сенсационных кадров не вызывал у Алексея Ивановича никаких эмоций. Торнадо, молнии, шторм, чьи-то искаженные животным ужасом лица, силуэты истребителей, призрачным росчерком рвущие кадр надвое…
Час назад он отдал распоряжение, чтобы нужные люди организовали возобновление поставок оружия через осетинскую группу «Беслан», тем самым обрекая население Абхазии, Грузии и юга России на кровавый раздор.
Он был трусом. С малолетства.
Даже тогда, в горящей шахте секретной линии метро, у него не хватило духа спуститься и помочь Пимкину. За него это сделал Андрей Буранов – хилый подросток…
Министр обороны одной из самых могучих военных держав планеты был обыкновенным трусом.
Алексей Иванович не хотел видеть, как перестанет существовать 63-й отдельный авиационный полк, оснащенный самыми современными истребителями «Левиафан». Перестанет существовать, столкнувшись с нежданными плазменными врагами человечества, которые решили наконец нанести решающий удар.
Он не мог смотреть на разгром российской надежды. Да что там российской… мировой.
Он не желал наблюдать из казенной коробки кабинета гибель пилотов, идущих в последний бой. Без шансов. Лицом в пекло.
Потому что он был трусом.
Министр встал. Одернул китель и принялся снимать с груди ордена и медали, аккуратно складывая их рядом с пистолетом. Закончив, он выпил залпом водку и закусил хлебом.
Поколебавшись, снял бежевую лайковую перчатку с правой руки.
Чтобы фаланга указательного пальца двигалась совершенно свободно.
Включил звук на плазменной панели и вдруг увидел, как об пол разбилась слеза. Испугавшись слабости, со злостью растер сопли по всему лицу…
Ведь министр был клиническим трусом.
Он с самого детства боялся плакать.
Ду смерти.
Роберто действительно без всяких проблем довез их до подножия трапа, ведущего на борт лайнера.
Забрав из рук молчаливого водителя билеты и визы, Долгов кивком головы поблагодарил его и выбрался из фургона следом за щурившимися на яркое солнце Маринкой и Веткой. Они почти всю дорогу проспали без задних ног, пробудившись лишь единожды возле Неаполя, чтобы посмотреть на могучий конус Везувия, скрывающийся за полупрозрачной вуалью облаков.
Оказавшись на свежем воздухе, Максим вдохнул полной грудью и, забыв выдохнуть, уставился в клепаный железный борт перед собой. Медленно поднял глаза вверх, убеждаясь, что зрение не подводит его.
– Не предполагал, что у Папы такое оригинальное чувство юмора, – произнес генерал, выкатывая из багажника объемистый чемодан со свежим бельем и одеждой. – Вас доставят в город Бари, прямо к трапу лайнера… Невероятно смешно.
– М-да… – выдавил Егоров, окидывая взором белоснежную махину, пришвартованную к длинному причалу. – Я-то, наивный юноша, думал, что это будет а-в-и-а-лайнер. А не… такой, блин… Титаник.
Роберто тем временем, не прощаясь, забрался в кабину фургона и укатил, оставив друзей посреди галдящей разношерстной толпы, постепенно минующей строгий таможенный контроль и втягивающейся на борт исполинского корабля по узкому трапу.
– Оригинально, – хмыкнул Герасимов, теребя свои дряблые мочки ушей. – Даже если эта дура узлов двадцать крейсерской скорости держит, до Тель-Авива нам четверо суток пилить. Понтифик-то и впрямь – хохмач. Не зваться мне Фрунзиком.
– Кораблик, – пробормотала Ветка, протирая заспанные глазенки кулачками. – По Москве-реке такие большие пурумки не плавают.
– Это точно, – согласился Егоров. – Они в нее просто не поместятся. Даже по ширине.
* * *
На западе червонное светило скрылось за беспорядочным нагромождением выпуклых туч, раскрасив их в невероятно прекрасные оттенки, которые можно увидеть только в открытом море, – от бледно-розового до сине-лилового. Грозовой фронт остался на горизонте, не поспевая за кораблем.
Круизный лайнер «Philike Hetaireia», приписанный к порту Афин, только что миновал условную границу двух морей – Адриатического и Ионического – и взял курс на остров Керкира. Стальная громадина трехсотметровой длины рассекала невысокие волны так же легко, как утюг мог бы плавить раскаленным острием подтаявшее сливочное масло.
Конечным пунктом назначения был Тель-Авив, но до прибытия в него кораблю предстояло зайти еще в шесть промежуточных портов.
Более 4 тысяч пассажиров разместились на девяти жилых палубах, заняв каюты различного класса – от тесных пятиместных душегубок до апартаментов категории Grande Suite с шикарной ванной, балконом и верандой. Самая нижняя пассажирская палуба эконом-класса была отведена для меченых.