Истошные человеческие вопли отвлекли от стрельбы. Рядом со мной плюхнулся на землю молодой парень, с вытаращенными глазами, от страха потерявший разум. Он орал так громко, что пришлось покрыть его многоэтажным матом, после чего не стало крика, и он дальше следовал за мной как привязанный. Пробегаем с ним вперед, залегаем при виде самолета, пикирующего на нас. Отлично видны отрывающиеся от самолета и летящие к земле бомбы.
Взрыв, еще взрыв, и сразу два на дороге, метрах в десяти от меня. На спину, ноги, каску падают комья земли.
Стихает рев пикирующих самолетов, вот и гул их постепенно затихает. Кажется, кончилась бомбежка.
Поднялся – вроде цел, в ушах стоит звон. В воздухе пахнет взрывчаткой. Метрах в десяти здоровенная воронка, где-то рядом с ней были Ширяев и Шайдуллин.
Где еще два расчета? Впереди автоматные очереди, выстрелы из винтовок, крики людей. Бегу вперед в окружении людей, бегущих в том же направлении. Перепрыгиваю через свежеотрытый окоп, в глаза бросается немецкое противотанковое ружье, стоящее на бруствере окопа. Выбегаем на опушку леса. Впереди заснеженное поле и деревня – это Фомино-1. Видны убегающие немцы, бегут группой к деревне.
Вижу роты, развернутые в цепь, идут вперед, впереди их два танка, вижу и свои расчеты. Вот, оказывается, где они. Они рядом со мной, но только два. Третьего не видно. Но все равно отлегло на душе, точно непосильный груз с себя сбросил.
Самолетов в небе нет, но мы уже знаем, что они скоро будут над нами. Перебежками движемся вперед, приближаемся к Фомино-1. Оттуда сильный пулеметный огонь. Залегли, стреляем из винтовок. Куда стреляем – противника не видно, он где-то за разрушенными домами и сараями. Главное, ответить на огонь. Поднялись, пошли вперед.
Никто уже не ложится, все бегут вперед, согнутые, будто перехваченные болью в животе. Вот и Фомино-1. Деревня разрушена. С левой стороны дороги, на обочине, а вернее, на левой стороне единственной улицы, стоит подбитый немецкий танк. Из него сочится негусто дымок. Он медленно, словно нехотя, отплывает в сторону, растворяясь в воздухе.
Впереди – заснеженное поле, и дальше пологие холмы. Там, на этих холмах, где-то деревня Фомино-2, а за ней Варшавское шоссе – цель нашего наступления.
Слева, справа, со всех сторон встает на дыбы земля – то в отдалении, то совсем близко, так близко, что осыпающиеся сверху комья земли падают прямо на нас.
Ложимся, поднимаемся. Бежим вперед. Пробегаем метров десять – пятнадцать. Потом еще и еще. Густо рвутся мины и снаряды. Тяжелые снаряды вздымают вверх землю высокими косматыми столбами, они встают впереди нас на склоне горы.
Крики и вопли раненых, в которых слышится мольба о помощи. Люди падают на землю так, будто случайно споткнулись или оступились, не удержавшись на ногах во время бега. Падают в снег с водой. И больше не поднимаются.
Мы лежим на склоне горы под плотным огнем пулеметов и не можем подняться и идти вперед, огонь не дает поднять головы. Артиллерия и пулеметы изливают лавину огня и раскаленного металла на нас. Лежим, уткнув головы в снежную кашу. В грохоте разрывов не слышно свиста пуль, только видно, как пулеметные и автоматные очереди немцев взвевают снежную поземку.
И люди не выдерживают. Мы отходим назад в кольце черных султанов разрывов мин и снарядов. Команды командиров, крики раненых о помощи никого не останавливают. Все хотят уйти из этого огня. Но куда от него денешься – он везде. Мы абсолютно беззащитны. Нужно скорее уходить с открытого места.
Еще не успели, озираясь, добежать до Фомино-1, когда привычный слух уловил тягучий гул моторов. Опять летят самолеты. Наверное, те же, что бомбили нас утром при выходе из леса. Они вытягиваются в цепочку, заходят в хвост друг другу. Знакомое построение, сейчас начнут падать бомбы, а затем пулеметный обстрел. Вот самолет: стремительно входит в пике, от днища его отрываются черные точки и стремительно несутся к земле. Близкие разрывы бомб сотрясают землю и воздух.
Казалось, что день бесконечен и вечера уже никогда не будет» (О.М. Обухов, полковник в отставке, в 1942 году – рядовой бронебойщик) [244] .
* * *
«Наша 146-я стрелковая дивизия была направлена на Западный фронт. В конце февраля 1942 г. дивизия прибыла на станцию Сухиничи. Дивизия и полки ее последний раз были вместе.
Поступив в распоряжение командования 50-й армии, дивизия двинулась в район г. Мосальск и сразу же начала участвовать в наступательных боях. Раненых было много. Наш медсанбат располагался в Мосальском районе в деревне Пасконь. Постоянное поступление раненых из полков и батальонов. Медико-санитарная служба дивизии, кроме ОМСБ, включала и полковые медпункты. Санитарные условия личного состава полков и батальонов были крайне тяжелыми. Продукты доставлялись в мешках по снегу вручную (хлеб и вареная гречневая каша), возможности помыться и сменить промокшее обмундирование не было. Личный состав размещался в окопах и воронках. Появилась вшивость. Деревни были разрушены или сгорели дотла. И ночью и днем были обстрелы и бомбежки, невозможно было добежать до леса и спрятаться. Особенно жестокие бои были в районе Зайцевой горы – самой высокой точки Калужской области. Высота Зайцева гора имела большое стратегическое значение. С нее просматривалось шоссе и все населенные пункты на 25 км. В медсанбате находилось постоянно до 200–250 раненых.
12 апреля 1942 г. после артподготовки наша дивизия и 173-я дивизия повели наступление на деревню Фомино, расположенную в нескольких километрах от Варшавского шоссе. Целью нашего наступления было перерезать Варшавское шоссе и дать возможность выйти из окружения оставшейся части конного корпуса генерала Белова, находившегося в Смоленской области. Наступление не дало желаемого результата, шоссе осталось в руках фашистских войск, раненых было много: тяжелые травмы конечностей вплоть до отрыва их, сопровождавшиеся тяжелыми кровотечениями, черепно-мозговые травмы, проникающие ранения грудной клетки и брюшной полости. В приемно-сортировочное отделение, где оформляется специальная карта, поступали раненые в бессознательном состоянии или с залитыми кровью документами. Невозможно было установить, кто они и откуда. Из приемно-сортировочного отделения они поступали во взвод, где делались все виды оперативных вмешательств, в т. ч. иммобилизация конечностей, полостные операции. Раненые в бессознательном состоянии и в шоке поступали сразу в госпитальный взвод.
Я работала в госпитальном взводе. Сутками мы стояли у операционных и перевязочных столов. Эваковзвод был наготове для отправки транспортабельных раненых на ПЭП. Все годы войны я занималась выведением раненых из шока, ушиванием пневмоторакса. Раненые, нуждавшиеся в длительном лечении, эвакуировались через ПЭП в полевые госпиталя. Удельный вес раненых с легкими ранениями был небольшим. Доставка в медсанбат из ДОП продовольствия, перевязки, белья, медикаментов была затруднена. Медицинский персонал не отходил от раненых сутками. В связи с тем, что много деревень было разрушено полностью, медсанбат размещался в палатках ДП (палатка длиной в 12 метров в три намета), печки возились медсанбатом с собой. Нетранспортабельные раненые при передвижении дивизии вслед за передислоцирующимися полками оставались в палатках, в лесу. С ними оставался врач, два фельдшера, две медсестры, четыре санитара и охрана. По прошествии неопределенного срока госпитальный взвод накрывался ППГ (полевой подвижной госпиталь), а мы, медицинский персонал, как правило, пешком догоняли дивизию, иногда нас забирали машины, везущие снаряды к полкам. Медсанбат командование дивизии стремилось расположить в лесах (хоть как-то укрыть от бомбежек), в лесу также проще сделать нары для носилок. Целесообразно было учесть и близость деревень, для того чтобы пользоваться водой из колодцев.