– Семья твоей матери не в счет.
– Каждая потеря имеет значение, – упрямо сказал он.
– Значит, ты помнишь о каждой из них.
Вместо ответа он встал и кивнул в сторону гостиной:
– Давай поговорим в более комфортной обстановке?
Они уселись рядом на большом коричневом кожаном диване. Расположившись в углу, Максвелл положил руку на спинку дивана и уставился в глаза Роми.
– Мой отец прожил с моей матерью более двух лет, но бросил меня, не задумываясь, – сказал он.
– Нельзя быть таким самоуверенным. – Она сняла балетки, подогнула ногу под себя и повернулась к Максвеллу лицом. – Ты разговаривал с ним?
– Нет.
– Значит, ты не знаешь, о чем он до сих пор сожалеет. – Роми не представляла, что отец Максвелла с готовностью отказался участвовать в его жизни.
Пусть Максвелл безжалостен, но таким сыном можно гордиться.
– Он предложил деньги и помог нам эмигрировать в обмен на молчание моей матери. Она должна была скрывать отношения с ним и мое существование. Ей запрещалось даже произносить его имя.
– Вероятно, у него просто не было иного выхода. Но это не означает, что ты ему не нужен. – Она не знала, почему ей так важно убедить в этом Макса.
– Ты слишком добрая. – Он протянул руку и заправил прядь волос ей за ухо. – За тобой нужно присматривать, чтобы кто-нибудь не разбил твое сердечко.
– Разве ты не пытаешься его разбить?
Он опустил руку:
– Ни в коем случае. Я предлагаю тебе место в моей жизни, а не бегаю за тобой со скальпелем, чтобы поранить твое сердце.
– Забавный образ. – Роми отказывалась признаваться, что ей не хватает тепла его прикосновения.
– Я русский. У нас хорошее образное мышление.
– Россияне известны своей страстностью.
– В этом ты убедишься, – недвусмысленно ответил он.
Максвелл приравнивал страстность к сексу, а Роми говорила об эмоциях. Для нее его отношение не новость. Для него важна его чувственная природа и удовлетворение. Вероятно, через сексуальные утехи ей удастся покорить его сердце.
Но осмелится ли она рисковать?
Она может уйти от него прямо сейчас. Ей будет больно, но она в конце концов избавится от влечения к нему.
В конце концов.
За прошедший год ей не удалось его забыть.
Сейчас он не предлагает ей встречаться или закрутить недолгий роман.
Он вообще ей ничего не предлагает, а шантажом склоняет к замужеству. Он относится к браку, как к сделке с выгодными преимуществами.
– Дополнительные льготы, как ты их называешь, получим и ты, и я, – сказал он, усмехнувшись.
– Я сказала об этом вслух?
Он ухмыльнулся, провокационно гладя ее бедро:
– Да.
Роми приложила все усилия, чтобы игнорировать трепет, пробежавший по телу от его прикосновения:
– Так, ты не расскажешь, что научило тебя считать любовь слабостью?
– По-твоему, я получил моральную травму, после которой я запретил эмоциям влиять на мою жизнь? – Его рука замерла на ее бедре.
– Разве нет?
– Я рано понял, что в жизни есть намного более ценные понятия, чем романтическая любовь. Но об этом моя мать говорит мне с тех пор, как я научился ходить.
Роми не могла отвести взгляд от его большой мускулистой руки на своем бедре:
– Твоя мама не верит в любовь?
– На то у нее есть уважительная причина. Любая привязанность рано или поздно приносила ей неудобство.
– Она не выглядит пессимистом. – Наталья Блэк не показалась Роми циничной и желчной женщиной.
– Она реалист.
Реалист, научивший своего сына считать романтическую любовь слабостью.
– Она ограждала тебя от сердечных страданий, – сказала Роми.
– Да. – Он казался немного удивленным.
– Сколько тебе было лет, когда ты усвоил этот урок? – Роми восприняла близко к сердцу идею о том, что Максвелл влюбился, будучи уязвимым подростком.
– Десять.
– Значит, это была не твоя личная потеря? Роман между твоей матерью и ее любовником?
– С батей мама светилась от счастья три года.
– Он был русским?
– Нет, – сказал Максвелл. – Он был американцем. В России отца часто называют батей. Я так его называл.
И даже спустя столько лет Максвелл по-прежнему называет этого человека батей. Похоже, любовная история матери принесла ему много страданий.
– А ты?
– Он жил с нами, хотя позже я понял, что мне так только казалось. Наш дом не был его домом, но он приходил туда каждый вечер. Батя играл со мной в мяч, ходил на мои школьные мероприятия и соревнования. Он сидел во главе нашего стола на праздники, а на наши дни рождения водил нас в ресторан.
Другими словами, этот человек был отцом Максу. Некоторое время, во всяком случае.
– Но это продолжалось недолго, – сказала Роми.
– Да.
– Почему?
– Это имеет значение?
– Наверное, нет. – Смысл истории Макса в том, что он воспринимал того мужчину с открытой душой, а тот разочаровал его, уйдя на все четыре стороны.
– Ты когда-нибудь влюблялся?
– Ни разу, – ответил он с такой тихой яростью, что Роми поняла: Максвелл никогда не был уязвимым подростком.
– С нашим браком ты подстраховался? – спросила она, желая сменить тему, чтобы не будоражить свои эмоции.
– Если ты говоришь о том, что я просчитал все непредвиденные ситуации, то тогда ты права.
– На медовый месяц Мэдди уехала из города. Знаешь, я не хочу звонить ей и спрашивать по поводу ее плана в случае непредвиденных обстоятельств.
– Ты мне не до конца доверяешь?
– А я должна?
Мгновение он размышлял:
– Возможно, нет, но я не лгал тебе и не буду лгать. – Он прищурился. – Позвони Джереми Арчеру.
– Он солжет.
– Он слишком дорожит своей компанией, чтобы рисковать, рассказывая обо мне небылицы.
– Без уважительных причин.
– Вот именно.
– Как я удостоверюсь, что мой папа в реабилитационном центре? – Ее распирало от желания поколебать самоуверенность Максвелла.
Хотя бы чуть-чуть.
Но Максвелл и бровью не повел:
– Ему позволят сделать один телефонный звонок до того, как отправят в отделение интенсивной терапии, откуда он не сможет контактировать ни с семьей, ни со своей компанией.