– Поэтому оскандалиться, как ты мечтал, я не планирую.
– Я не мечтал, а переживал за тебя. Конечно, Россия изменилась и в двадцать первом веке уже не та, что раньше, – на многое смотрят проще. И тем не менее высшее общество все еще слишком жестоко. Оно не прощает провала или ошибок, особенно творцу.
Внимательно посмотрев на Фордайса, я задала вопрос, который давно не давал мне покоя:
– Как ты ко мне относишься?
Творец напрягся и сбился с ритма.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты оберегаешь меня, заботишься… И дело не только в слове, данном отцу. Что еще?
– Я был близким другом твоей семьи, впрочем, и сейчас им остаюсь, видел тебя еще в пеленках и когда ты училась ходить. Ты не помнишь, но я проводил с тобой не меньше времени, чем отец. Все эти годы я следил за твоей жизнью, пусть меня и не было рядом…
– Я предполагала это, – задумчиво произнесла я. – Но это ничего не объясняет. Почему ты проводил столько времени с чужим ребенком?
Фордайс долго молчал и наконец ответил:
– А почему люди что-то делают? Потому что хотел.
– Хочешь сказать, что относишься ко мне как к дочери?
– Нет, – последовал резкий ответ, и я поняла, что пора менять тему.
Мы кружились в вальсе, и я получала от танца настоящее удовольствие: Фордайс был прекрасным партнером.
– Ты замечательно танцуешь, – словно эхо собственных мыслей, прозвучал комплимент в мой адрес.
– Благодарю, ты тоже. Могу я рассчитывать, что ты еще раз одаришь меня своим вниманием? – насмешливо поинтересовалась я.
– Почту за честь, – поклонился Фордайс.
Танец закончился, Редклиф проводил меня к бабушке, и она продолжила знакомить меня со своими друзьями и родовитыми гостями. А я, вспомнив все, чему меня учили, приложила максимум стараний, чтобы не выглядеть в высшем обществе чуждым элементом.
Я переходила от одного гостя к другому, разговаривая, шутя. Невзирая на то, что они интуитивно чувствовали мою сущность творца, я старалась покорить каждого. И незаметно искала глазами князя, и неизменно наши взгляды пересекались. Мы практически не отрывали друг от друга взора, словно вели какую-то игру.
После общения с Редклифом на приеме я стала сильно сомневаться, что он любит мою мать. По глазам Фордайса я поняла, что он ко мне неравнодушен. Сказать точно, какие чувства он испытывает, я не могла, но и не заметить ураган чувств в его взгляде было невозможно.
Пару раз, когда какие-то дамы ему досаждали, а меня раздражали, я применяла свой дар. Возможно, это было безответственно, но удержаться не смогла.
Одной даме на ногу упал подсвечник, стоящий рядом. Естественно, она заохала, но виновника не нашли. Другая наглая светская львица нечаянно зацепилась за край стола и порвала платье.
Редклиф, конечно, понял, что происходит, и строго на меня взглянул, я же лишь мило улыбнулась в ответ.
Ближе к утру бал вступил в свою заключительную часть – настало время самых страстных и провокационных танцев, которые лишь недавно вошли в программу балов. Таких, например, как танго.
Фордайса как раз осаждали сразу несколько разведенных дам. Я не могла упустить шанс вырвать творца из их когтей и спровоцировать его на приглашение.
Подходя к их компании, я услышала щебетание:
– Князь, почему вы так мало танцуете? Мы все знаем, что вы прекрасный танцор. К тому же вы редко бываете в обществе, и мы вас совсем не видим. Может, вы осмелитесь…
– Увы, – вмешалась я, кивком приветствуя дам, чье положение было ниже моего, – этот танец обещан мне, если князь осмелится, конечно. – И с вызовом посмотрела Фордайсу в глаза.
– Анастасия, вы, конечно, виртуозно танцуете, но этот танец введен совсем недавно… Уверены ли вы?
– Вполне, – заверила я творца.
– Тогда я, безусловно, должен сдержать данное вам слово, – хищно улыбнулся он и, взяв меня за руку, повел в центр зала.
Пар было немного: далеко не все освоили танго так, чтобы танцевать прилюдно. Но я, однажды увидев этот танец любви, загорелась идеей научиться его танцевать и сейчас была готова продемонстрировать свое умение. Фордайс прижал меня к своему крепкому телу. В его глазах читался ответный вызов, огонь и… страсть. Или мне показалось?
Отвести взгляд я не могла: эти глаза напротив словно пленили меня. Мы начали двигаться, красиво и слаженно, словно один был продолжением другого. И все это время смотрели друг другу в глаза, не в силах прервать зрительный контакт. Мы молчали – говорили наши тела. Каждым касанием, каждым поворотом, каждым наклоном.
Говорили о чувствах, о страсти, о близости, и искры летели между нами практически осязаемые, отдаваясь в каждой клеточке тела. Каждым движением мы бросали друг другу вызов и достойно принимали его.
Наконец прозвучали заключительные аккорды – и я откинулась на руке Редклифа, погружаясь в омут его глаз. Губы Фордайса были совсем близко, я чувствовала его теплое дыхание и представляла, как наши губы сливаются в поцелуе.
Не поцеловал!
Резко выпрямившись, князь, бережно держа за руку, подвел меня к бабушке. Стараясь подавить злость и досаду, мне лишь оставалось смотреть, как он покидает бальный зал.
От разочарования впору было расплакаться.
* * *
Редклиф Фордайс
Я находился в своих покоях во дворце, когда после бала меня навестили император с императрицей. Не спится им в такую рань!
Александр, сын Алексея, рано взошел на трон: его отец много болел и, несмотря на все старания врачей, умер, когда моему троюродному брату было только восемнадцать. Но Александр мужественно взвалил бремя власти на свои молодые плечи.
– Редклиф, что у тебя с Разинской? – усмехнувшись, спросил Александр.
– Ничего, – вздохнул я.
Мы с братом давно дружили, я дважды спас ему жизнь, и, несмотря на то, что между нами существовала дистанция властителя и подданного, мне позволялись некоторые вольности. Если быть честным, много вольностей, особенно в общении.
– Мы заметили сегодня. Ты никогда не проявлял к женщине такого внимания, как к Анастасии.
– Это обычные отношения двух творцов. Помнишь ту забавную теорию про изгоев?
– О да! Но также я помню и другую – Ольги Разинской, прабабки Анастасии.
Я промолчал.
– Ладно, пойдем, Анна. Нам не хотят рассказывать подробности личной жизни.
– Редклиф, – тихо произнесла императрица, – нам с Александром повезло: наш брак по расчету стал браком истинной любви. Мы слишком хорошо знаем это чувство, чтобы не угадать его в другом.
Оставшись наедине с собой, я задумался. В чем-то они были правы, в чем-то – нет. Я был привязан к Насте всегда, с самого ее детства, но любви между нами не было. Не могло быть.