– Вы сказали «в нескольких». Сколько их было? Три? Пять?
– Не знаю. Но могу узнать, если хотите.
– Не важно.
К ноющей пустоте прибавилась горечь.
– Общее количество не важно, верно? Важно то, что в стране, где сотни пар жаждут усыновить ребенка, никто, как выяснилось, не захотел меня.
– Это нам неизвестно. Я не знаком с законами усыновления в Соединенных Штатах. Должно быть, существовало законное препятствие.
Он повертел в руке бокал. Длинные пальцы играли с ножкой. У него явно есть еще что сказать, и тоже не совсем приятное.
Она не ошиблась.
– Нужно также принять в расчет тот факт, что никто не поднял тревоги по поводу вашего исчезновения. Будапештская полиция, мои контакты в Интерполе, Сара и Дев – никто не получил запросов или заявлений о пропаже.
– Так что, кроме отсутствия семьи, у меня нет друзей или знакомых, которые бы забеспокоились обо мне.
Она невидяще уставилась на сверкающую реку и блестящие купола. Поразительный вид.
– Какую жалкую жизнь я, должно быть, вела, – пробормотала она.
– Возможно.
Она не искала плеча, на котором можно выплакаться, но столь бесчувственный ответ ранил. Пока до нее не дошло, что он что-то утаивает.
При этой мысли она резко вскинула голову и злобно воззрилась на него, спокойно и расслабленно сидевшего на балкончике размером с носовой платок. Косые лучи заходящего солнца играли в коротких черных волосах, на золотистой коже, крепких скулах и подбородке. Этот задумчивый взгляд темных глаз.
– Вы что-то знаете, но не говорите! – рявкнула она.
– Вот это. – Он поднял бокал в издевательском салюте. – Вот это я знаю.
– Что?
– Эта вспыльчивость. Вспышка ярости. Вы всеми силами пытаетесь их скрыть за своим чопорным, благовоспитанным фасадом, который являете миру, но он часто соскальзывает.
– О чем это вы? Какой фасад?
Он отпарировал ее вопрос своим.
– Видите метку кузнеца прямо перед вами, вделанную в балконные перила?
– Что?
– Метку кузнеца. Видите?
Она, нахмурившись, пригляделась к затейливому инициалу, переплетенному с плющом. Метка со временем сгладилась, но все еще была различима.
– Имеете в виду это «Н»?
Он снова взмахнул бокалом, на этот раз в сторону панорамного вида другого берега.
– Как насчет памятника Освобождению вон на том холме?
– Доминик.
– Вы его видите?
Она устремила нетерпеливый взгляд на бронзовую статую женщины, высоко державшей пальмовую ветвь. Статуя возвышалась на холме и была видна с любой точки в городе.
– Вижу. – Вспыльчивость, о которой он говорил, снова взыграла. – Но я не настроена для игр или допросов, мистер великий герцог. Что вы знаете такого, чего не знаю я?
– Знаю, что в Нью-Йорке вы носили очки. Большие очки в квадратной оправе с толстыми линзами, которые вам не нужны ни вблизи, ни вдали. Вы зачесывали волосы назад, что крайне вам не идет, вместо того чтобы раскинуть их по плечам, как сейчас. Я знаю, что вы носили мешковатую одежду, пытаясь маскировать стройные бедра и, – его глаза оценивающе блеснули, – восхитительные груди.
Она медленно открыла рот при упоминании об очках. И открыла еще больше, когда он заговорил о волосах. И захлопнула, когда речь зашла о грудях. С трудом удержавшись, чтобы не скрестить руки на груди, попыталась разобраться в его речах.
Она ничего не могла возразить против одежды, сама удивляясь своему вкусу до того, как швырнуть костюм в мусорную корзинку этим утром. Но очки? Волосы?
Она потерла ладонями бедра, теперь обтянутые тесными дизайнерскими джинсами. Джинсы, босоножки, футболка с короткими рукавами не казались чем-то странным или неудобным. Но, судя по словам Дома, такая одежда ей не свойственна.
– Может, в Нью-Йорке вы видели настоящую меня, – предположила она с легким отчаянием. – Допустим, я не люблю привлекать к себе внимание.
– Может быть, – согласился он, не сводя с нее глаз. – Или существует причина, по которой вы не любите привлекать к себе внимание.
Она могла назвать несколько причин, причем ни одной особенно правдоподобной. Некоторые настолько смехотворны, что она немедленно выбросила их из головы. Просто не могла видеть себя в роли начинающей террористки или беглой грабительницы банков. Но было еще одно объяснение, от которого не так легко отмахнуться. То самое, о котором осторожно упомянул Дом.
– Возможно, ваше желание скрыть себя настоящую связано с личной травмой, как предположил доктор Ковач сегодня утром.
Она не могла отрицать такую возможность. И все же.
Она не ощущала себя травмированной. И очевидно, прекрасно жила до своего падения в Дунай. Была работа, которая отлично оплачивалась, судя по авансу, высланному Сарой. Она путешествовала, посетила Париж, Вену, Венгрию. Должно быть, в Штатах у нее квартира. Возможно, книги. Гравюры в рамках на стене. Или чернильный набросок.
На этом месте она остановилась. Подумала. Сосредоточилась на гравюре в рамке. Нет, не гравюра. Картина. Сцена на канале. Чуть затуманенные краски и свет, такой естественный, словно на воде пляшут солнечные блики.
Она видела ее! Каждую изящную черную гондолу, каждую оконную арку, обрамленную желтоватым камнем, каждый гребешок на зеленых водах лагуны.
– Разве Сара не говорила вам, что я поехала в Вену, чтобы разыскать картину? – встрепенулась она.
– Говорила.
– Венецианская сцена на канале.
Она безумным усилием воли цеплялась за изображение, стоявшее перед глазами.
– Автор… автор…
– Каналетто.
– Да!
Она вскочила со стула и осторожно отошла от перил.
– Давайте пойдем в комнату. Мне нужен ваш лэптоп.
Пряный запах паприки и тушеной говядины наполнял мансарду. Натали жадно принюхалась, но сразу направилась к лэптопу.
– Мне нужен пароль?
– Просто включайте.
– В самом деле?
Она опустилась в кожаное кресло и положила лэптоп на колени.
– Я считала, что 007 используют более надежную защиту.
Дом не потрудился объяснить, что вся электронная и цифровая корреспонденция, посланная в Интерпол или полученная оттуда, зашифрована так, что никто, кроме сотрудников агентства, ее не расшифрует. Впрочем, она вряд ли услышала бы. Ее пальцы уже нависли над клавишами.
– Надеюсь, у вас есть вай-фай, – пробормотала она, когда на посветлевший экран выплыла фотография борзой. Сплошной нос, блестящие глаза и обвислые уши.